— Совершенно верно, — подтвердил инженер. — Таким образом мы будем в состоянии посетить только те планеты, которые лежат между Землей и Солнцем, то есть Венеру и Меркурий, а Марс, Юпитер и все прочие планеты останутся для нас недостижимы.
— Кроме того, — прибавил Гонтран, желая щегольнуть своими астрономическими познаниями, — сколько времени продолжится наше путешествие? Ведь от Земли до Меркурия более двадцати миллионов миль, и чтобы перелететь это громадное расстояние, нужны целые месяцы, если не годы.
Подавленный возражениями, старый ученый не знал, что сказать в ответ, но его выручил Фаренгейт, до сих пор не промолвивший ни слова.
— By god! — воскликнул янки, — да чего же вы затрудняетесь, профессор? Стоит только выкрасить весь вагон снаружи этим веществом, и у нас получится обширная светочувствительная поверхность, благодаря которой скорость вагона значительно увеличится.
Михаил Васильевич поднял опущенную голову, взглянул на американца и, крепко пожав его руку, с чувством поблагодарил за дельный совет, после чего обратился к Гонтрану и его приятелю.
— Нет, мы не будем, граф, в дороге целые месяцы и годы, — сказа он, — нет, г-н Сломка, мы не будем двигаться только по направлению к Солнцу. Как советует сэр Джонатан, мы выкрасим весь свой вагон светочувствительным веществом и таким образом достигнем громадной скорости. Что касается направления, то, чтобы изменять его, мы приделаем к своему вагону широкую платформу, составленную из вращающихся пластинок, одна сторона которых будет покрыта этим веществом, а другая — нет. Заставляя эти пластинки вращаться, мы легко достигнем желаемого направления…
С этими словами старый ученый схватил бумагу и карандаш, быстро произвел вычисление и прибавил:
Наибольшая скорость, какой мы достигнем при этом, будет 20.000 метров в секунду, т. е. 18.000 миль в час… Следовательно, чтобы долетель до Меркурия, нам понадобится не более сорока суток.
Пораженные необычайной смелостью замысла профессора, оба приятеля ничего по отвечали.
— Вы еще сомневаетесь? — с улыбкой спросил их старый ученый. — Хорошо… вы убедитесь, когда увидите всё на деле.
Несмотря на свое предубеждение, Гонтран и Сломка, вместе с Фаренгейтом, горячо принялись за выполнение отважного проекта. Прежде всего они приготовили клеевую краску, затем превратили светочувствительное вещество в тонкий порошок, очистили его от посторонних примесей и прибавили к краске. Когда все было готово, Фаренгейт вооружился кистью и начал окрашивать всю наружную поверхность вагона, опять-таки при искусственном освещении. Гонтран же и Сломка тем временем построили широкую платформу из двадцати четырёх отдельных пластинок, которые могли, по желанию, вращаться на осях то в ту, то в другую сторону.
ГЛАВА XLVII
К утру того дня, когда был назначен конгресс селенитов, наши герои закончили работу по отделке вагона и переправили последний в тот кратер, который должен был служить местом собрания жителей Луны.
— А что мы станем делать с Шарпом? — спросил старого ученого Вячеслав Сломка.
Наморщенный лоб Михаила Васильевича подсказал инженеру, что эта мысль сильно тревожит старика.
— Что? — переспросил, задумавшись, профессор. — Я право во знаю.
— Конечно, нельзя покидать несчастного в этом состоянии, — сострадательно заметила Елена.
— Сделай мы это хоть на минуту, Шарп, наверное, умрет, — подтвердил Сломка.
— Доверьте его в таком случае мне, профессор, — обратился к старому ученому Джонатан Фаренгейт.
— Вам?!
— Да, мне… Я употреблю всевозможные усилия, чтобы спасти его. Но когда Шарп встанет на ноги, то…
Американец не договорил, но сверкнувший в его взорах огонь красноречивее всяких слов указал на чувство мести, которым дышал янки.
— Так вы нас хотите покинуть? — воскликнул Гонтран.
— Дорогой граф, — обратился к нему Фаренгейт, — когда я присоединялся к вам на Земле, то не имел иной цели, как достигнуть Луны и отыскать здесь злодея Шарпа. Эта цель мной достигнута, и потому я не вижу нужды продолжать свои странствования.
Михаил Васильевич с удивлением пожал плечами.
— Но неужели, — спросил он, — вас не привлекает перспектива увидеть все чудеса неба, которые прежде вы могли наблюдать лишь на расстоянии миллионов миль?
Американец покачал головой.
— Эх, что мне эти чудеса! Откровенно говоря, профессор, я и прежде гораздо больше занимался свиными тушами, чем звездами и планетами… И теперь для меня гораздо приятнее разглядывать лицо Теодора Шарпа, чем поверхность Марса и Сатурна, несмотря на всю прелесть последних…
Изложенный разговор наши герои вели по дороге, возвращаясь с работы по устройству вагона в свое помещение. Достигнув последнего, Фаренгейт первым вошёл в залу, но едва успел сделать в ней несколько шагов, как яростный крик вырвался из его груди:
— Шарп!.. Шарп!..