Путешествие на «Париже»

– Что ж, когда пойдем сегодня вечером на палубу, спросим его об этом, – заявила Симона. Она явно составила себе план на вечер.

– Насчет сегодняшнего вечера… – запинаясь, проговорила Жюли. Ей вовсе не хотелось, чтобы Симона шла вместе с ней и, наговорив лишнего, поставила ее в неловкое положение. – Меня беспокоит мадам Трембле. Не думаю, что она обрадуется, когда обнаружит, что нас нет на месте.

– Ты считаешь, если нас поймают, мы потеряем работу? – озираясь по сторонам, прошептала Симона.

– Не знаю, – ответила Жюли. – Давай подумаем и не будем торопиться с решением, ладно?

– Конечно, – кивнула Симона. – Но мне бы так хотелось хоть одним глазком увидеть Дугласа Фэрбенкса! И познакомиться с твоим ухажером!

Жюли покраснела и отвернулась. Она заметила, что женщины в комнате собирали свои пожитки – колоды карты, вязальные спицы, наборы для шитья, – и посмотрела на часы. Хотя часы показывали всего лишь половину пятого, пора было возвращаться на работу – пассажиров третьего класса кормили раньше, чем тех, кто был на верхних палубах. Жюли взяла в руки свою потрепанную книгу.

– Пожалуй, нам пора идти, – пробормотала она.

– А что у тебя за книга? – спросила Симона.

– Роман Жюля Верна, – радуясь, что сменился предмет разговора, откликнулась Жюли. – Я прочла почти все его книги, но эта для меня как сувенир. – Жюли с любовью посмотрела на выцветшую обложку. – Мои братья очень любили его истории. Поэтому меня и назвали Жюли. Когда мать была мной беременна, каждый из моих старших братьев прочел эту книгу, и они решили: раз наша фамилия Верне, их младшего братика надо назвать Жюлем. Но вместо братика им досталась я.

– Везет же тебе. У меня только сестры… Пять сестер! – закатив глаза, возвестила Симона.

– Да, везет, – прижимая к груди книгу, мягко согласилась Жюли.

Бросив взгляд на обложку, она улыбнулась: герой книги, отважный Михаил Строгов, тоже был русским.

* * *

Вера проснулась на палубе в шезлонге, плотно обернутая теплыми пледами. Открыв глаза, она с удивлением обнаружила, что уже смеркается. Биби поблизости не было, а ее дневник лежал в саквояже. Амандина, несомненно, решила взять дело в свои руки и, не тревожа хозяйку, увела собаку на прогулку. Поскольку спать Вере теперь удавалось нечасто и каждая минута сна была на вес золота, стоило ее кому-то разбудить, она сердилась. А может быть, размышляла Вера, Амандина сочла, что ее хозяйка умерла, и ей не хотелось возиться с трупом?

Наслаждаясь тишиной и покоем, Вера устремила взгляд в усыпанное ранними звездами вечернее небо и вдруг увидела летящую звезду. Она замерла от восторга – на этом этапе ее жизни так редки были подобные мгновения волшебства. Она вспомнила, как в апреле 1910 года над Парижем почти целую неделю, подобно газовому фонарю, висела комета Галлея. Чтобы лучше ее разглядеть, они с Чарлзом босиком забрались на крышу. Босым ногам было холодно, но с каким проворством, подобрав юбку, она передвигалась по крыше, ни на минуту не задумываясь о том, что может с нее свалиться. Неужели это было всего одиннадцать лет назад? Наверное, старение происходит не постепенно, а какими-то скачками. Какой отвратительный рывок.

Комета Галлея… Она вспомнила о высказывании Марка Твена: он родился, когда комета приблизилась к земле, и справедливо предсказал, что умрет, когда она снова вернется. «Всемогущий наверняка решил: „Вот появились два немыслимых чудака; они вместе пришли и должны вместе уйти“». По мнению Веры, Марк Твен был одним из немногих великих американцев. В чувстве юмора и изобретательности соперничать с ним мог только Бенджамин Франклин.

Зная, что приближается к концу жизни, Вера вдруг задумалась: а как прожил свои последние дни Марк Твен? Хорошо известно, что в последние годы жизни его постигло немало разочарований и он стал весьма циничным. Но что он чувствовал, когда понял, что жизнь его подходит к концу? Страшился ли он прихода кометы? Или жаждал ее приближения? Сожалел ли, что покидает этот хоть и несовершенный, однако прекрасный мир, или радовался своему уходу и тому, что оставляет человечество гнить и разлагаться? Вера погрузилась в размышления о том, как она сама прожила эти последние несколько месяцев: без конца перечитывала свои мемуары и заново проживала прошлое. Возможно, и Марк Твен перечитывал написанные им в юности истории, жадно впитывая каждую строчку «Жизни на Миссисипи» или «Простаков за границей»?