Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже

Несмотря на предупреждения Кори-ака, пока я ходил в каюту за фотоаппаратом, моих паломников и след простыл. Исрафил вместе с переводчиком еще раньше отправился в аэропорт по делам. Он не оставил бы меня одного. Или они ошиблись в счете, пересчитывая людей, или же в глазах ученых мужей ислама мое присутствие или отсутствие было равнозначным.

Ничего страшного. Сказать по правде, - не люблю ходить стадом. Что касается возможности неприятных осложнений, то это во многом зависит от самого человека. Да и кроме того, подобные казусы случаются в странах, где к нам питают неприязнь. А если что и произойдет, я ведь живой человек и в обиду себя не дам.

Набережная Нила очень красива и утопает в тени густых деревьев. Пройдя километра два, я наугад повернул направо. Хартум состоит из трех, в прошлом

самостоятельных городов: из города Омдурмана, собственно Хартума и Северного Хартума. Я гуляю по Северному Хартуму, который считается новейшей частью города. Одежда прохожих состоит из белой длинной рубахи, чалмы и легких чувяк. Рубахи достигают щиколотки, но, несмотря на это, люди с удивительной ловкостью и проворством ездят на велосипедах. Чалма повязывается не жгутом, как у нас, а широкими полосами тонкой материи. Государственные служащие в легких европейских одеяниях.

Узнать суданского араба нетрудно. У женщин и мужчин на щеках или на лбу родовые или племенные знаки -- полукружия, прямые или кривые линии, вырезанные ножом. Видимо, это проделывается еще в раннем детстве, так как с годами надрезы становятся похожими на рубцы от старых шрамов, нанесенных холодным оружием.

В чужом краю чувствуешь себя деревенщиной, впервые попавшим в город. Взор перебегает с вывески на вывеску, с одного здания на другое. Некоторые надписи сделаны прямо на асфальте. Читаю и понимаю. Ведь в нашем таджикском литературном языке много арабских слов. Да и из таджикско-фарсидского языка в

течение веков немало слов перекочевало в арабский.

Я очутился в торговых рядах. Как и у нас в старинных городах, по обеим сторонам улицы протянулись ларьки, продуктовые лавки, мастерские кустарей и ремесленников. В одном ларьке торговали лекарствами. Цены по сравнению с нашими аптеками очень высокие.

Владелец палатки с канцелярскими принадлежностями заговорил со мной, но я не понял его. На лице торговца появилось выражение сожаления. Несколько минут мы молча глазели друг на друга.

-- Фарси? {персидский; здесь подразумевается: "Говорите по-персидски?"}

-- Ла, { нет (араб.)} -- был ответ.

-- Турки?

-- Ла.

-- Инглизи? {английский.}

-- Ла,-- ответил он, поморщившись.

-- Что же делать? -- произнес я вслух по-русски, и от этого сам рассмеялся.-- Руси? -- спросил я, и на этот раз без всякой надежды.

-- Эйва, руси, руси! Билад Русийя, аль-итти-хадас-суфиитий? { Да, Родина Россия, Советский Союз,} -- забросал он вдруг меня вопросами и восклицаниями.

-- Да, билад Русийя. Я -- суфиитий!

-- Машалла, машалла! Аль-хамдулилла { Бог вас послал, славу богу.} ! Суфиитий, мархабан{Добро пожаловать (араб.).} , -- сказал торговец и, поддерживая под руку, ввел меня на крылечко своей лавки и крикнул внутрь помещения:

-- Абдульмаджид!

Мгновение спустя юноша с едва пробивающейся бородкой вынес нам на подносе чай и сахар. Наша беседа протекала то с помощью мимики, то с помощью арабских слов, знакомых каждому грамотному таджику. Наконец я начал прощаться и купец, несмотря на мои возражения, подарил мне толстую тетрадь и цветной карандаш. Я отдарил его нагрудным значком с изображением голубя --символа мира -- на фоне глобуса.

Проходя вдоль ряда ремесленников, я обратил внимание на работу мастерового, который сноровисто и быстро плел из тонких прутьев спинку стула. Заглядевшись, я невольно остановился перед входом в мастерскую. В глубине помещения двое других кустарей делали изящные корзинки. Через внутреннюю дверь в мастерскую вошел человек, судя по одежде -- хозяин и приблизился ко мне. Я поздоровался. Он ответил на приветствие и улыбнулся. Он понимал, что перед ним чужестранец, и спросил, откуда я.

Узнав, что перед ними суфиитий, все прекратили работу. Некоторое время меня разглядывали с ног до головы, разглядывали с таким доброжелательным любопытством, словно я свалился с неба. Кто-то поставил посередине мастерской новый стул и пригласил меня сесть.

-- Чай? Кахва? Кукола? -- предлагал хозяин мастерской, желая выяснить, какой из этих напитков предпочитает гость. Кукола, по-видимому, было арабское произношение американского кока-кола.

-- Ла, ла, -- отнекивался я. -- Шукран, благодарю. Но вопреки моим отказам откуда-то появился поднос с чашками чая и кофе. Не прошло и нескольких минут, как вход в мастерскую был забит людьми. Из соседних мастерских и палаток пришли кустари посмотреть на советского путешественника. Юноша, принесший поднос с напитками, привел средних лет человека в европейском костюме. Он должен был переводить то, что ваш покорный слуга мог выразить на английском языке.