Путешествие по Карликании и Аль-Джебре

— Да, — сказал Эйлер, — академик Ломоносов прав. Мы многим интересовались. Я, например, ещё у себя на родине, в Швейцарии, изучал медицину, потом физику… И только когда переехал в Россию, твёрдо посвятил себя математике. Впрочем, я увлекался и астрономией, и даже расчётами колонн. В жизни так много интересного и неизведанного, что хочется всё узнать и всё раскрыть! А Михайло Васильевич ещё и стихи писал.

— «Открылась бездна звезд полна, звезда́м числа нет, бездне дна!» — прочитал наизусть Олег.

— Приятно, что вы это помните, — сказал Ломоносов. — Кто это сказал, что наука и искусство разные вещи? По-моему, чтобы быть хорошим математиком, надо быть в душе поэтом. Как вы думаете, Софья Васильевна? — обратился он к проходившей мимо молодой обаятельной женщине.

— Вы, как всегда, правы, Михайло Васильевич, — ответила она. — Всю жизнь меня тянуло и к математике и к литературе. Я писала научные трактаты, но это не мешало мне одновременно писать романы, драмы…

— Познакомьтесь, — обратился к нам Ломоносов. — Это Софья Васильевна Ковалевская, первая русская женщина-профессор математики! Расскажите, Софья Васильевна, с чего началось ваше увлечение математикой?

— Это очень смешно, — смутилась Ковалевская, — мне неловко рассказывать. Когда я была совсем маленькой, то почему-то — не помню почему — в моей детской комнате стены вместо обоев были оклеены листами из какой-то книжки. Это оказался учебник высшей математики. Перед моими глазами всегда находились цифры, незнакомые знаки, формулы… И я, видя их ежедневно, так ими увлеклась, что решила посвятить себя математике. Так что я, можно сказать, «обойный» математик!

— Да, друзья, — сказал Ломоносов, — сейчас Софья Васильевна шутит. А сколько мучений пришлось ей когда-то вынести! Никто не хотел признавать за женщиной право учиться, а тем более учить других! Женщинам в те времена это запрещалось.

— Однако, — добавила Софья Васильевна, — мужчинам тоже приходилось не сладко. Неправда ли, Николай Иванович? — обратилась она к худощавому человеку в форменном сюртуке.

Это был казанский математик Лобачевский.

— И не говорите! — махнул рукой Лобачевский. — Мне даже вспоминать не хочется все те нелепости, которые распространяли невежды по поводу моих сочинений. Меня считали сумасшедшим!

— Но теперь вы можете торжествовать, — сказал я. — Ваши труды пользуются всемирной славой.

Лобачевский только застенчиво улыбнулся.

К нам подошёл старик с большой седой бородой. Все стоявшие рядом с нами почтительно поклонились ему.

— Пафнутий Львович Чебышёв, уроженец Калужской губернии, — представился он.

— Пафнутий Львович, — шепнул я ребятам, — в шестнадцать лет был студентом университета, а в двадцать пять защитил диссертацию.

Чебышёв слегка поморщился. Он всё слышал и тотчас же переменил разговор.

— Как прекрасно сшито ваше платье! — обратился он к Тане. — Я бы так, наверное, не сумел.

— Вы?! — удивилась Таня. — Разве вы портной?

— Конечно, портной! — засмеялся Чебышёв. — Кройка одежды — моя основная профессия.

— Это не следует понимать буквально, — сказал человек, подошедший к нам вслед за Чебышёвым. — Разрешите представиться! Меня зовут Александр Михайлович Ляпунов. Пафнутия Львовича я знаю очень хорошо — ведь я его ученик. И учился я у него не портняжному делу, а математике.

— А кто сказал, что математик не может быть одновременно и портным?! — запальчиво воскликнул Чебышёв.

— Я вам открою секрет, — перебил его Ляпунов. — Профессор Чебышёв с помощью математики нашёл способ, как правильнее и лучше всего кроить одежду. Да, да, кройка с помощью математики! Это же прекрасно!

— А вы говорите, что я не портной, — сказал Чебышёв.

— Вы, конечно, портной, если не считать, что, кроме того, написали не один десяток сочинений по многим разделам математики!

— Успели вы в Карликании побывать на аллее Простых Чисел? — обратился к нам Ляпунов. — Успели? Превосходно! Так вот, имейте в виду, что мой дорогой учитель самый почётный гость на этой аллее. Пафнутий Львович много способствовал тому, чтобы облегчить поиски простых чисел. И весьма в этом преуспел!

— Ну, как вам не стыдно! — взмолился Чебышёв. — Вы же мой ученик! Выходит, я учил вас петь дифирамбы. Что подумают обо мне мои юные соотечественники? Если им это интересно, они сами прочтут мои сочинения.

— Дорогой Пафнутий Львович, — воскликнул Ляпунов, — узнаю вашу профессорскую рассеянность! Эти милые школьники не смогут прочитать ни одной строчки в вашем сочинении. Ведь они ещё не знают высшей математики.

— Ну и что ж? — ответил Пафнутий Львович. — Пусть узнают. Пусть поскорей заканчивают школу, поступают в университет, и тогда…

На это возразить было нечего. Мы распрощались и снова двинулись дальше. И, чем дальше мы шли, тем больше учёных встречалось нам.

Мы не успевали раскланиваться. Нас окружала плотная толпа.

Здесь были и врачи, и физики, и агрономы, и литераторы, и биологи, и химики — ведь теперь без математики не обходится ни одна наука!

Всё чаще и чаще стал раздаваться гул самолётов, стрекот кибернетических машин, разряды атомных реакторов…