Путешествие по солнцу

Одна кокетка, вероятно, переселившаяся из Франции, начала было вводить моды в наружные украшения; но отцы семейств тотчас разочли, что от введения такого суетного обычая, жены и дочери их растеряют значительную часть драгоценного времени, которое можно употребить с большею пользою для себя и для других, и что вместе с тем частая перемена мод неминуемо повлечёт за собою неограниченную во всем роскошь, которая положит основание общему разорению.

Для уничтожения этого тонкого, проницательного яда, они принялись за самое действительное средство: осыпали эту затейницу язвительными насмешками до того, что она должна была удалиться из общества, и после того ни одно женское существо не осмелилось покушаться на подобные выдумки.

Времена года, день и ночь, вёдро и ненастье, переменяются на Меркурии точно так же, как на нашей земле; с тою разницей что температура бывает там зимою гораздо умереннее, нежели у нас; самые сильные морозы не превышают 6 или 7 градусов Реомюра; это, вероятно, происходит от недальнего расстояния этой планеты от солнца. Меркурий имеет такую же спутницу как луна, являющуюся в таких же изменениях.

Жители Меркурия прилежно занимаются пчеловодством, и потому не нуждаются ни в воске для освещения, ни в меде для общего употребления: к тому ж они во множестве разводят дерево, из листьев которого выступает род растительного воска, в виде приставшей к ним густой пыли; когда этот лист сухой опадает с дерева, тогда собирают его, варят в воде, снимают всплывающий воск, и употребляют на делание отличных свечей; а оставшиеся выварки, остатки листьев, употребляют на выделку оберточной бумаги и картона.

Овощей у них несметное множество; вообще хозяева щеголяют качеством и изобилием земных произведений, и всем, что принадлежит к сельскому домоводству, вошедшему на Меркурии в число важнейших и выгоднейших по последствиям своим наук; тот считается невеждою, кто не имеет об ней основательного понятия. Они полагают, что не знать того предмета, на котором основано благоденствие, и, следовательно, довольство и спокойствие народов, стыдно: однакож обратимся к продолжению моего путешествия по Меркурию.

После всего сучившегося со мною в день моего прибытия на эту планету, я спал богатырским сном, и видно, что храпел порядочно, потому что доброю мои хозяева перетрусились, думая сначала, что я исподтишка делаю репетицию громовым раскатам, которым хочу привести в трепет всех жителей планеты; видно, что поверье об ожидаемом великане сильно их тревожило, вопреки мирных моих накануне уверений: хозяин приказал тихонько открыть окна в занимаемой мною гостиной, и опытнейшие естествоиспытатели города должны были извне делать учёные свои наблюдения над сонными моими руладами; между тем на площади перед моими окнами собралось множество любопытных; но при всем том была соблюдаема величайшая тишина, причину которой должно полагать в общем страхе; а может быть они держатся пословицы — qu’il ne faut pas éveiller le chat, qui dort.

Проснувшись от шума собственного храпения, я почувствовал свежий воздух, и услышав шёпот, смекнул, что тут происходит что-нибудь необыкновенное, и разщурил неприметным образом глаза; увидев множество лиц, смотрящих на меня в окошки с тревожным видом, я прибегнул к хитрости, чтобы их скорее успокоить, и притворился разговаривающим во сне: тут я какому-то вымышленному лицу невидимке исчислил все добродетели и достоинства жителей Меркурия; сказал ему, сколько я уважаю и полюбил этот народ, и постараюсь ему оказать все зависящие от меня благодеяния; после чего сказал этому вымышленному лицу, что оно может теперь удалиться, и что позову его условленным знаком, когда потребуют обстоятельства: после этого я всхрапнул еще раз, и движениями своими показал, что проснулся.

Народ успокоился; но вместе с тем я вселил в него мысли, что имею в своём повелении невидимые существа, готовые явиться ко мне на помощь по первому моему требованию. Любопытные тихонько разошлись и окошки мои были опять затворены весьма осторожно. Остаток ночи я провёл спокойно, и встав поутру, с удовольствием заметил, что светящаяся моя наружность исчезла; из чего заключил, что это свойство принадлежит исключительно всему; существующему на солнце. Хозяева мои явилась в гостиную, как скоро я оделся.

Обхождение их со мною было против прежнего гораздо почтительнее, и даже сопряжено с некоторым видом благоговение, что я справедливо приписал ночной сцене, произведённой моим храпением.

Я пожелал видеть город и его окрестности: г. Крокиньяр де-ла-Мармелад провожал меня всюду, и подробно о всем рассказывал и объяснял: я спросил, между прочим, много ли у него чиновников? Он отвечал: «не много. Блюститель общественного порядка и его помощник, прокурор и его письмоводитель, и два писца при гальваническом телеграфе.»