Путешествие по Советской Армении

«Целых двадцать три года своей жизни отдал я Граммону, — рассказывает Утуджян. — Работал в полном смысле в поте лица, а не смог получить в Лионе даже отдельной комнатушки. Нас там за людей не считали, у нас была кличка „sales etrangers“ — грязные иностранцы, Да мы и жили в грязи, в нищете, в холоде. Климат в Лионе ужасный, туманы, дожди, вода питьевая для бедняков отвратительна. И вот я перебрался на родную землю, в Советскую республику Армению. Нельзя передать словами, что переживаешь. Ты вдруг чувствуешь, что ты сам, жена твоя, дети твои стали людьми, стали гражданами, полноправными, полноценными. И то, что попрекают, что презирают в стране капиталистов, труд твой, мозолистые твои руки, — здесь дает тебе право гражданства, дает право гордо носить голову на плечах, гордо ходить по улице. Я стал расти. Поступил на Ереванский кабельный завод простым чернорабочим; через два месяца сделался мастером; а еще через два — заведующим отделом. Выполняю 150 и более процентов. Мы с ноября уже выполнили годовой план. Говорю „мы“, — а кто стал бы у Граммона говорить „мы“! И я радуюсь на жену мою, глядя, как она культурно живет, как ходит в кино, в театр… Да всего не высказать, что рвется из души!»

Таких, как Утуджян, много сейчас на заводах и фабриках Армении. Есть среди репатриантов и большие ученые, например бывший профессор Сорбонны, химик-почвовед Мкртыч Тер-Карапетян. Он получил в Ереване в свое распоряжение лабораторию и создает для республики много полезного. Так, из хлопковых отбросов и овсяной лузги при помощи гидролиза он вырастил дрожжи, а из этих дрожжей извлек дешевый полноценный белок для подкормки животных, близко подходящий к белку животного производства. Но гидролиз стоит дорого, и тогда профессор Тер-Карапетян сам сконструировал аппарат, в девять раз ускоряющий производство дрожжей и обходящийся без компрессора. Называется этот аппарат «новая ускоренная пропеллерная установка».

В огромном большинстве своем репатрианты отлично прижились в новых для них условиях, давших им возможность полного творческого раскрытия своих сил. Преобладающая их масса — люди труда, выходцы из рабочего класса, члены зарубежных коммунистических партий, беднейшие представители крестьянства.

Как-то несколько лет назад, весенним вечером, в свежем, похолодевшем воздухе я услышала звуки французской речи, — мы тогда подъезжали к новому, еще не достроенному, но уже полному народа клубу в поселке Нор-Себастия, в нескольких километрах от Еревана. Все вокруг было армянское: и черное низкое небо с очень крупными, близкими звездами; и плоскокрышие новые домики с глинобитным забором, с молодыми, недавно посаженными деревцами, едва распустившимися в прохладе еще очень ранней горной весны; и корпус новой шелкоткацкой фабрики с освещенными окнами; и арычок вдоль дороги, веселый, раздувшийся от таяния снега в горах, — а речь не армянская.

Шли две девушки в клуб, видимо очень торопясь, чтобы успеть захватить места; мелькнули в свете фар темно-румяные щеки, взбитые колбаской надо лбом черные густые волосы; хорошие женские армянские глаза с их вечной великотруженической кротостью, — и французские слова! Это были замечательные ткачихи, вернувшиеся на родину из Валансьена. Остановив их, мы разговорились с ними. И на вопрос: «Ну, что вы там делали, во Франции, как там жили?» — они ответили совершенно по-простонародному, как говорит во Франции крестьянство, с безличной частичкой «оп», заменяющей самоуверенное и индивидуальное местоимение «je» (я): «on a travaille». В буквальном переводе — «оно работалось», о себе как бы в третьем лице, но в третьем лице от всех земляков. Это, по правде, и непереводимо в точности, но сразу говорит вам о том, с каким классом там жили и общались армянские труженицы.