Путешествие по ту сторону

Воды не хватало, поэтому по утрам никто не умывался. Возле домика охраны на бетонных балках стоял тысячелитровый пластиковый контейнер для жидкости, но на солнце вода в нем портилась в течение двух дней: становилась мутной, вонючей, похожей на болотную, с какими-то зелеными сгустками плавающей в ней слизи. Сами охранники ее не пили, только ею омывались, стоя в дощатой кабинке, где была установлена квадратная сидячая ванна. Вода из ванны не сливалась: после того, как кто-то из охранников помылся, дежурный по бараку должен был ее вычерпать и принести для умывания рабам. Используя эту воду, можно было и побриться: одноразовые станочки, которыми пользовались охранники, обитатели барака находили в ржавом контейнере для мусора. Но почти все мужчины ходили с бородами, а остальные брились не чаще раза в неделю – соскабливание щетины тупыми лезвиями казалось дополнительным и ненужным мучением.

Их так и называли – рабы. Русских, узбеков, таджиков, одного немолодого корейца. Мужчин и женщин, двух девочек-подростков, неизвестно как попавших сюда. Именно этих двух девочек охранники уводили иногда к себе. Девчонки уже привыкли к этому и шли вполне охотно, потому что у охранников имелись еда и вода. Охранников было четверо. Но они, собственно, и не охраняли никого, потому что бежать отсюда некуда – во все стороны расстилалась пустыня. На сколько километров она протянулась, вероятно, не знали даже те, кто приставил их следить за людьми, которыми набили барак.

Охранники наблюдали за тем, кто как работает, кто выполняет норму, а кто нет, и должны были наказывать рабов за любую провинность. Главной провинностью являлось невыполнение нормы, а наказание одно – избиение. Били часто. Иногда, просто проходя мимо, кто-то из охраны мог без всякой причины ударить раба.

Когда рабы возвращались с поля и сдавали надсмотрщикам пакеты с влажной от пота пыльцовой массой, соцветиями и листьями конопли, наказания ожидал каждый. Пакеты взвешивались и вдруг выяснялось, что в этот день работали плохо все. Один из охранников взвешивал, а другой по его указанию бил. Выглядело это так.

Раб клал на весы пакет.

– Ты че мне суешь? Здесь и килограмма нет! – удивлялся приемщик. И смотрел на другого охранника, стоявшего рядом. – Ну-ка, врежь этому ленивому козлу между глаз!

И тот бил. Прикладывался порой так сильно, что раб мог пролежать час, два, а иногда поднимался только тогда, когда все остальные уже спали на нарах. Собрать килограмм пыльцы за двенадцать часов редко кому удавалось, а потому доставалось всем, в том числе и женщинам. Но мужчин охранники били с бóльшим удовольствием.

Сбежать отсюда невозможно не только потому, что бежать некуда. Наоборот, каждому было куда бежать, даже тем, кого никто не ждал и у кого не осталось дома. Просто помимо охранников здесь были еще и собаки. Днем псы лежали в тени, потому что на жаре им было так же тяжело, как и людям, а вот ночью стерегли территорию. Если кто-то выходил по нужде, к нему тотчас мчалась почти вся стая. Собак семь, и все – злобные среднеазиатские овчарки.

Животных кормили так же, как и рабов. То есть на всех, на собачью стаю и для людей, в большом казане в протухшей воде варили мясо, чаще всего несвежее, и кости, а потом засыпали варево рисом. Иногда на машине, привозящей воду, сюда присылали пару туш застреленных кем-то сайгаков: тогда охранники ели шашлыки, собаки глодали свежие кости, а люди надеялись на то, что им тоже что-то перепадет. Часто в кипящую воду засыпали содержимое пакетов с быстрорастворимой лапшой – тридцать пакетиков на тридцать восемь человек, это называлось супом. В такие дни дозволялось просить добавку – воды в казане оставалось достаточно.

Трое охранников были узбеками, а один русский, которого звали Матрос. Узбеки ходили в халатах, постоянно таская за спиной автоматы. Русский почти никогда не снимал камуфляжную куртку, из-под которой торчала полосатая майка, и автомат он носил на груди. Оружие им выдали на случай внезапного нападения извне или восстания рабов. Но, как сказал Сергей Николаевич, нападать тут некому: про эту плантацию никто не знает, а если и знает, то наверняка готов скорее умереть, чем проболтаться. Потому что в последнем случае ему все равно грозит смерть, только весьма мучительная. А еще, по словам того же Сергея Николаевича, хоть плантация и приносит хороший доход, но для Юнуса Бачиева главное не деньги, а возможность отправить в ад неугодных ему людей – больше года здесь никто не выдерживал. Сам Сергей Николаевич работает на плантации уже почти десять месяцев, и за это время умерли девять человек, трое из которых сами свели счеты с жизнью, а еще трое пытались сбежать, но их догнали собаки и разорвали. Кстати, о самоубийцах. Однажды ночью, через месяц после того, как Сергей Николаевич попал в рабство, в бараке повесилась немолодая узбечка, которая была первой учительницей младшего Бачиева. Ее за это ненавидели почти все.

– А вас за что сюда? – спросил мужчину Верещагин.