Путешествие по ту сторону

– Нет, конечно, – ответил Сергей Николаевич, – вы же историю не хуже меня знаете. А когда все поняли, что никакого фюрера не будет, лейтенант решил хотя бы коменданта лагеря убить и стал планировать, как к нему подобраться. А того ведь голыми руками не взять, начальника тоже охраняли… Но лейтенант надеялся, что когда-нибудь его отправят делать в доме коменданта уборку, потому что он, один из немногих военнопленных, в совершенстве знал немецкий. В общем, ждал, ждал, но однажды в их бараке капо… Знаете, кто такой капо? Это не надзиратель даже, а просто старший по бараку из таких же военнопленных, выслужившийся. Капо пришел в барак и увидел, что один содержавшийся там человек не может выйти на работу. А тот вообще был слабым и физически, и морально. В плен, кстати, сдался сам: когда его роту окружили немцы, бойцы поначалу отстреливались, а потом командиры погибли, и рядовые, кто жив остался, вышли из окопа и руки подняли. Так вот, начал капо этого ослабевшего избивать, и никто за него не вступился, лейтенант не выдержал и вонзил свою заточку в грудь гада капо. Потом его, конечно, казнили. И вышло, что он, лучший среди всех и самый достойный жизни, отдал свою собственную за самого убогого и беззащитного… Теперь возьмем, к примеру, меня. Сейчас я живу, как червяк: боюсь, что изобьют, не накормят. А кого я боюсь? Не людей даже, наши охранники – мелочь, пустое место… Короче, я понял: главное, надо уважать себя, свою жизнь и свою смерть. Жить надо так, чтобы умереть, а не сдохнуть. Ведь жизнь – это всего-навсего один поступок, за который не стыдно. Вот такая история…

– А что стало с тем солдатом, за которого лейтенант жизнь отдал? – спросила Лариса.

– Освободили их лагерь в сорок пятом войска 2-го Белорусского фронта. Посадили освобожденных доходяг в теплушки и отправили на родину – без пересадок до Магадана, в другой лагерь. Там до пятьдесят шестого года он и пробыл. Когда вышел, женился, потом уже с семьей приехал сюда – Узбекистан восстанавливать после землетрясения. Тот солдатик – мой отец, если вы не поняли. И он многие годы мучился ощущением своей вины, до последних дней переживал, почему ему, такому слабому, ничтожному, выпало жить так долго, а человек, которым могла бы гордиться вся страна, погиб, вступившись за него. Отец жил с этим чувством и умирал с ним, считая, что сделал для людей слишком мало, чтобы заслужить прощение Бога…

Сергей Николаевич замолчал, протянул руку, чтобы погладить собаку, но та зарычала, предупреждая его о том, что не допустит такой фамильярности. Мужчина отдернул руку и посмотрел на Алексея.

– Чуть было не забыл. Не знаю, какое завтра, то есть уже сегодня, число, но сейчас конец августа, а значит, у меня, возможно, скоро день рождения.

– Сегодня двадцатое, – вспомнила Лариса.

– Замечательно. Выходит, именно сегодня мне исполняется пятьдесят.

Вечером, когда вернулись с поля, ужина не оказалось. В этот день у казана остались те две девчонки, которых охранники постоянно таскали к себе, но им, видимо, не дали заняться готовкой. Костер не горел, казан валялся на земле, девчонок не было видно. На крыльце домика возле весов сидел Матрос, а рядом с ним на корточках трое узбеков с автоматами. Все были пьяны.

Рабы, выстроившись в цепочку, шли мимо и клали на весы собранные за день пакеты с пыльцой и травой. Шли бывшие чиновники, предприниматели, налоговые инспекторы, преподаватель медицинского вуза, который не принял экзамен у какой-то подружки Юнуса, бывший следователь, хромой, с выбитыми зубами и ослепший на один глаз после побоев, шли те, которые даже не знали, почему оказались здесь. Прошли Лариса, Алексей, Сергей Николаевич, девочка, у которой недавно умерла укушенная гюрзой мама…

Матрос схватил девочку за руку.

– Стой здесь. Сейчас вместе отдохнем.

Девочка сжалась, зная, что никто не вступится.

– Может, хватит? – не выдержал Верещагин.

Матрос поднял голову и обвел рабов взглядом, пытаясь определить говорившего.

– Кто здесь такой смелый?

– Ужин сегодня будет? – спросил Доцент.

Его Матрос разглядел, но голос был не тот, что пытался его остановить.

Охранник поднялся с крыльца.

– А ты, сявка парашная, не заслужил еды. Никто из вас не заслужил. Ну-ка все резко вернулись обратно! Конкретно говорю, быстро в поле и вкалывать до темноты…

Уставшие люди стояли, надеясь на то, что сейчас Матрос поймет, что до сумерек осталось менее часа. Конечно, он отменит приказание.

– Короче, так! – мотнул головой начальник охраны и передернул затвор автомата. – Все на поле бегом, а кто придет туда последним, получит пулю. Так что ты, мент хромоногий, – Матрос посмотрел на старого, полуслепого следователя, – постарайся быть первым.

Рабы повернулись и направились к полю. Матрос поднял автомат и дал очередь поверх голов. Люди пригнулись, ускорили шаг. Некоторые попытались бежать, но не могли, потому что устали за день.

– Вот так-то! – сказал Матрос и заржал.

Сидящие на корточках узбеки засмеялись тоже.

Верещагин шел рядом с Ларисой и увидел, как Сергей Николаевич остановился, обернулся на домик охраны.