Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике

Я должен был с ним познакомиться и познакомился. Несколько раз мы гуляли вместе, и Вадим Андреевич, неизменно вспоминавший, что он биолог, расспрашивал мою жену, тоже биолога и знатока растений, о названиях каких-то редких трав. Было видно, что ему интересно жить, он радуется августовской погоде, тропам, разбегавшимся по разнотравью, разговору.

Сафонов действительно, как я узнал потом, в давние годы преподавал «общую биологию», публиковал работы по «эволюционной теории», некогда писал об Александре Гумбольдте и Тимирязеве, о возникновении жизни. Его первая книга — «Ламарк и Дарвин». Вадим Андреевич в биологии был лысенковцем. По крайней мере, когда-то. Сталинскую премию третьей степени в 1948 году он получил за книгу «Земля в цвету», воспевавшую Лысенко, «историческую» сессию ВАСХНИЛ. Как я вычитал в этой книге, сессия заклеймила «реакционную идеалистическую, метафизическую сущность менделизма — морганизма» и призвала убрать с «великого пути» его труп. Виртуальная реальность лысенковских страниц «Земли в цвету» напоминала «Кубанских казаков» и «Кавалера Золотой Звезды». Но был в этих, небесталанно написанных очерках искренний пафос любви к науке, к природе, пафос ее высокого преображения, как ни странно, кое — где перекликающийся с тем, что писал о стихиалях в «Розе Мира» Андреев, поминающий в ней совсем не Лысенко, а его расстрелянного оппонента — Николая Ивановича Вавилова. А в дни громившей генетиков сессии Даниил Андреев с однодельцами в страшном Лефортове ждал окончания затянувшегося больше чем на полтора года следствия.

Уже в наши времена, кажется, в каком-то интервью, Вадим Андреевич сказал, что не отказывается от этой своей книги — он ламаркист. В ней он приводил слова Лысенко, что «вейсманисты сделали жупел из всего учения Ламарка». «Земля в цвету» делала жупел из генетики. «…Формальная генетика, — с пафосом восклицал автор, — чудовищный фантом, зловеще повисший над разумом и научной совестью человечества». Эта «научная» борьба заканчивалась для неперековавшихся генетиков тюремными нарами. И что из того, что «был старик застенчивый, как мальчик… пламенный Ламарк»?

Кстати, Мандельштам, воспевший старика Ламарка, вполне мог прочесть и книгу Сафонова о нем, вышедшую в 30–м году. В 32–м восхищавшийся поэзией Ламарка в своих стихах и в прозе («Путешествие в Армению») Мандельштам не избег тюрьмы и гибели, несмотря на то что расслышал в ламарковском учении звуки Марсельезы. А может быть, поэт оказался виноват в том, что почувствовал, чем ему грозит ближайшая ступень эволюции?

Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень…
Наступает глухота паучья,
Здесь провал сильнее наших сил…

Ответы Сафонова на мои вопросы о Данииле Андрееве были отрывистыми, как мне показалось, без пыла сердечных воспоминаний. Холодок старости? Того, что написал Даниил Андреев, Вадим Андреевич не знал. Я вручил ему еще не изданную «Розу Мира», ксерокс машинописи. Он вернул огромную папку довольно скоро, со словами: «Я прочел первую главу. Эта штука будет посильнее Шпенглера…»

О молодых, времен их дружбы стихах Даниила Андреева он сказал, что стихи были религиозные, в них, конечно, присутствовали Блок и Белый — «Россия, Россия, Россия — / Мессия грядущего дня!». Они тогда часто встречались, читали друг другу написанное, несколько раз Вадим Андреевич ночевал в гостеприимном доме Добровых в Малом Левшинском переулке. А познакомились они на Высших литературных курсах, где Сафонов учился курсом старше. ВГЛК, как их еще называли, размещались вначале в Доме Герцена, затем в помещении школы на Садовой — Кудринской, потом даже в Министерстве просвещения… Пока их неожиданно не закрыли. Курсы были вечерними, и чем занимался Даниил Андреев днем, чем зарабатывал на жизнь, Вадим Андреевич не помнил.

Оперирующее памятью наше «я» себялюбиво избирательно. Десятилетия Вадим Андреевич не вспоминал о Данииле Андрееве вслух, ни слова не проронил о нем в своих мемуарных очерках. Имени Андреева я не встретил в его книге «Песок под босыми ногами», вышедшей в год нашего знакомства. В ней он несколько раз упоминает о Высших литкурсах.

Может быть, как раз в том малеевском августе Сафонов написал о Данииле Андрееве: «В двадцатых — начале тридцатых годов он, двумя годами моложе, был близким моим другом. Оба юнцы, многого ждали от жизни, она развела по разным дорогам, встречи стали реже, но до конца, издали, мы знали друг о друге». А потом Вадим Андреевич посвятил ему свою книгу «Гнездо Эола»: «Незабываемой памяти Даниила Андреева, друга, поэта, мыслителя». Я верю, он искренне помянул давнего друга, наверное, и не забывал его овеянный благородством образ, но, соблюдая жизнестойкую верность времени, публично вспомнил тогда, когда Даниила Андреева вспомнило само время.