Путешествие в Агарту

Улица вымощена грубыми камнями. Выпал снег, так что все кажется удивительно чистым. Мальчишки с блестящими озорными глазами пробираются под брюхами наших мулов. Они кричат и смеются. Женщины смотрят на нас из крошечных окон каменных домов. Чанг договаривается о постое. Он то и дело отправляется к воротам города-монастыря. Наконец ему удается договориться с местным бонпо, но тот, к моему удивлению, заявляет, что нам придется остаться на десять дней. На неделю дольше, чем предполагалось! Я едва сдерживаю возмущение. Чанг предупреждает, что, если мы не останемся на этот срок, погонщики перестанут радеть за нас в пути, и это будет очень опасно для всего каравана. Дело в том, что они не хотят, чтобы за привезенные грузы платили в китайских долларах или рупиях, так что нужно дождаться приезда гонцов, которые доставят деньги из монастыря Амдо. Но есть и другая причина. После долгих расспросов я выяснил, что они хотят присутствовать на «красном пиру» (или ритуале Тшед), который состоится не раньше, чем через неделю. Специально для этого сюда прибудет тулку, то есть святой лама. В Мендонг-Гомпе завелись демоны, лаконично поясняет Чанг. В этих краях все воспринимается как неизбежность, кажется, что человеку не под силу что-либо изменить. Ярость и бессилие – худшее из сочетаний. И это именно то, что я чувствую. Но я понимаю, что если стану протестовать, это может навредить еще сильнее. Чтобы меня успокоить, Чанг говорит, что узнал, что здесь уже много месяцев не проезжали иностранные путешественники. Возможно, ему кажется, будто он успокаивает сумасшедшего, говоря ему, что его никто не преследует. Нам отвели несколько холодных вонючих домов и хлев. В Мендонг-Гомпе живет около тысячи монахов всех видов, от почитаемых мистиков до прислужников. Некоторые женаты на двух-трех женщинах и живут в нижнем квартале. Есть и женщины, у которых чуть ли не по три мужа-монаха. Здесь допускают многоженство и многомужие как нечто совершенно естественное. Существует и особый вид ритуальной проституции, к которой прибегают самые утонченные.

Здесь секс – обычное проявление чувств, лишь немного более сильное, чем рукопожатие. Для иностранцев это один из видов гостеприимства. Мистики используют его как трамплин для своих прыжков к священным высям. «В наивысшей экзальтации оргазма божество омывает нас росой высшего наслаждения».

Лама Сурханг принимает меня в церемониальном зале. Стоит чад от жира, горящего в сотне ламп. С фресок на убогих сводах глядят демоны с выпученными глазами, они призваны закрывать вход дурным душам.

Мое посольство состоит из Чанга и шерпы, у которого осталось больше всего зубов. Представ перед ламой, я разворачиваю белый платок «кната» и протягиваю его в знак дружбы.

По тибетскому обычаю усаживаюсь на подушку напротив возвышения, где сидит лама. Нам подают чай и сладости. По-китайски очень медленно объясняю, что хотел бы остаться всего на три дня, но люди из моего каравана ждут денег из Амдо.

– Нет. Твои люди ожидают не этого. Они ждут, когда прибудет святой брат, лама Капчепа, который принесет жертву Тшед. Демоны кричат, воют в ночи… Мендонг-Гомпа полон вырвавшихся на свободу демонов. Они правы, что хотят подождать, ибо воплотившиеся демоны, тулпы, [81]попытаются ускользнуть, завладев телами тех, кто выйдет из города.

Я слушаю его с удивлением. Он говорит четко, но едва слышно, уверенным, хриплым, ворчащим голосом. Говорит так, словно боится, что тулпы могут его подслушать. Помолчав, он спрашивает:

– Ты едешь в Китай?

– Да. Я хочу попасть в Китай через северную границу.

– Так всегда делают люди из ваших народов… Почему вам не сидится на месте? К чему это все?

Я не знал, что ему ответить. Последовало долгое молчание.

– Судя по всему, люди из твоего народа побеждают в великой войне, – сказал лама.

Я кивнул (вернее, это кивнул Роберт Вуд). Сурханг предостерег меня с каким-то усталым безразличием:

– Не всегда слово «победа» означает жизнь и процветание. Надо знать, чего стоила победа. Часто бывает, что люди, добыв победу, умирают от ран…

Я согласился, склонив голову. Я подумал о смертельно раненом британском льве, который уже не оправится, лишенный морей, где так долго пиратствовал.

Когда мы вышли, Чанг подошел ко мне, пристыженный. Лама ясно показал, что он солгал насчет английских фунтов. Чанг пустился в долгие объяснения, подыскивая самые понятные слова. Он сказал:

– Когда ты выстрелил из ружья в тени на леднике, люди испугались. Они подумали, что тобой завладела тулпа.

– Тулпа?

– Демон, который высасывает из тебя «дыхание жизни». Вот что делают тулпы. Люди боятся, что ты убьешь и их… Пускаться в путь до окончания Тшеда будет опасно…

В городе-монастыре чувствуется напряжение. Выйдя из главного здания, мы заметили наверху множество молодых монахов, которые бегали, разорвав на себе туники. Повсюду им видятся демоны. Монахи-полицейские, внушающие страх доб-добы, пытаются разогнать их ударами бича, словно обезумевших волков.