Путешествие в Элевсин

Да, Смерть!

Что значат эти слова?

Означают они следующее – любому движению мудрец предпочитает покой.

Разберем вопрос подробнее.

Парменид, а за ним Зенон говорили, что Ахиллес не догонит бегущую с ним наперегонки черепаху. Когда Ахиллес прибудет в точку, где черепаха была минуту назад, та отползет немного вперед, а когда Ахиллес достигнет этого другого места, черепаха проползет еще немного, и так до бесконечности.

Спорят с этим обычно следующим образом – доказывают с помощью вычислений, что в рассуждении есть ошибка. Однако математика не есть жизнь. Логически опровергнуть Зенона нельзя.

Но я возражу Пармениду и Зенону и поражу их в самое сердце. Аргумент Гегесия таков: говорить, что Ахиллес никогда не догонит черепаху, есть то же самое, что утверждать, будто Ахиллес и черепаха никогда не умрут.

Если первое утверждение доказывается логикой, второе так же легко ею оспаривается. Помрет и быстроногий герой, и медленная рептилия. Собственно, они уже померли – даже если соревновавшаяся с Ахиллесом черепаха прожила на пятьсот лет дольше, ей уже наступил конец.

Чу! Вот песок времен. Из него торчит позеленевший щит героя, поодаль глазница шлема, дальше череп – а в шаге от них пустой панцирь черепахи. Кто пришел первым? Кто вторым? Куда?

Надо ли мерить расстояние от первого панциря до второго, чтобы понять, кто победил в забеге? Парменид сказал бы, что оба бегуна теперь в одном и том же месте – и я с ним соглашусь.

Зенон объяснял, почему Ахиллес не догонит черепаху, а Парменид, его учитель, шел дальше – он утверждал, что движения нет вообще. И был, как я полагаю, прав.

Покажу это с помощью того же аргумента Гегесия (если истории будет угодно оставить его название за мной).

Вот движения твоего тела. Изначально их нет совсем, как нет и тебя. Затем зародыш перемещается вместе с матерью. Когда ты мал, ты ползешь по земле. Потом движешься куда-то на четвереньках. Вскоре упражняешься в гимнасии. После бежишь с копьем на врага. Если выживешь, идешь за плугом. Затем с клюкой плетешься на завалинку. Наконец, хромаешь назад на ложе, встав ночью по нужде. И вот ты умер, и тело твое сначала влекут на костер, а потом оно сгорает – и тебя опять нет.

Даже если двигался ты весьма замысловато и старался поразить всех вокруг своими кувырками и фляками, то теперь тебя нет точно так же, как если бы не было никогда вообще. Во всяком случае, для тебя самого. И никаких других людей с их памятью о тебе для тебя тоже теперь нет.

Где все проделанное тобою движение? Там же, где вчерашний дождь: в благодарной памяти червей, и более нигде.

Говорить о некоем явлении можно лишь тогда, когда оно проявило себя окончательно, иначе мы не увидим его в полноте. Царь может, например, начать правление с щедрых даров, а потом стать скупым тираном и убийцей – и если мы будем делать о нем выводы по первым дням, то исказим истину.

Итак, я спрашиваю – где движение человека, когда оно проявлено полностью? Где, говорю я, наша жизнь, когда она выявила себя до конца? Окончательное движение есть покой, а жизнь в своей полноте есть смерть. Так отчего я боюсь вкусить сей плод сразу? Неужто он кислее жизни?