Путешествие в Элевсин

За аркой начинались полные неги сады. Журчали фонтаны, слепили белизной мраморные беседки. Раскрашенные статуи богов и героев, стоящие в аллеях, казались почти живыми. Вернее, они как бы намекали, что, помимо жизни и смерти, есть какое-то другое состояние, уютное до чрезвычайности.

Храм Порфирия мало походил на придорожную арку по стилю – он был строг, выверен в деталях и радовал сердце классической простотой своих колоннад. Золота и статуй было немного, в меру.

Нас никто не встречал. Я не сомневался, что в саду есть люди – но они прятались весьма искусно, и вокруг не было видно ни души. Раз император хочет уединения, горе тому, кто его нарушит.

Но к нашему приходу определенно готовились – здесь фрументарий Секст не ошибся.

Перед храмом стоял алтарь. К нему был привязан иссиня-черный бык, косивший на нас кровавым глазом. Он вел себя спокойно.

Мы подошли к алтарю.

На мраморной доске горели золотом обычные для подобного места слова:

PRO PERPETUA SALUTE DIVINAE DOMUS

«Божественным домом», для вечного спасения которого было возведено все вокруг, именовали, конечно, самого Порфирия в надежде на силу его чресел, долженствующих подарить империи наследника. Теперь дело за Антиноем, подумал я, парню надо постараться. Впрочем, есть же еще усыновление, юристы. Лучшие из императоров приходили к власти именно так.

Под надписью, как положено по древнему обычаю, висели бычьи черепа с болтающимися на рогах пестрыми лентами. Их вид всегда навевал на меня почтительное смирение. Сейчас, однако, ничего подобного я не ощутил.

– Что думаешь, Маркус? – спросил Порфирий.

– Честно, господин?

– Честно.

– Когда видишь бычьи черепа у храма, зрелище возвышает душу, потому что напоминает о старине. Но обычно они разные.

– В каком смысле разные?

– Один уже побелел от дождя, и ленты на рогах выцвели под солнцем. Другой ветхий, потрескался и давно потерял украшения. Третий совсем свежий. В его гирляндах даже не увяли цветы. Вокруг жужжат мухи, потому что на кости остались кусочки мяса… Вот такое зрелище рождает в душе почтение, ибо видна связь и преемственность. А здесь…

Я замолчал.

– Продолжай, – велел Порфирий.

– Черепов много, целая дюжина. Но все они вчерашние, ленты на них одинаковые, и видно, что вывесили их перед храмом одновременно. Зрелище это больше напоминает о лавке мясника, чем о храме гения.

– Ты прав, – кивнул Порфирий. – Со временем, хочется верить, вид этой доски сделается таким, как ты описал. А сейчас здесь просто помпейская деревня.

– Помпейская деревня? Что это?

– Солдатское выражение. Когда трибуны Помпея искореняли мятеж, уже не помню, какой именно, они не прочесывали поселения дом за домом, а по-быстрому распинали у дороги нескольких зевак, схваченных прямо там же. Они думали, Помпей увидит кресты и решит, что местность умиротворена. А на деле грабежи и нападения продолжались.

– Я не слышал такого, – сказал я. – Как-то не слишком красит Помпея.

– И опять ты не прав, – засмеялся Порфирий. – Те, кто ругает Помпея за эти деревни, не слишком дальновидны. Когда у дорог ставят кресты с распятыми, их видят все, кто живет в округе. Они начинают опасаться попасть на крест сами и возвращаются к мирной жизни. Вот так, постепенно, Помпей действительно умиротворил бунт. Притворное становится непритворным…

– Весьма мудро, господин.

– Давай совершим жертвоприношение, Маркус. Поскольку жрецы спрятались, все придется сделать нам с тобой.

На мраморном столе у алтаря лежала необходимая для жертвы утварь, приготовленная с тщанием и заботой.

Здесь был треугольный нож и целиком отлитый из бронзы топор с длинной витой рукоятью, плеточка из конского волоса (такой отгоняют мух от бычьего трупа), кувшины с вином и чаша-патера для возлияний. Сосуды были из серебра (золото смотрится на жертвенном столе заносчиво), но чеканка выглядела тонкой и изящной.

Приятно удивила расшитая бисером кожаная шапочка жреца с длинными свисающими ушами и пикой на макушке – не просто кожаным гульфиком, как мастерят на скорую руку в наши смутные времена, а штырьком из свежей оливы, положенным по древнему канону. Как жрец, я оценил такое тщание к детали.

Было здесь и кропило-аспергиллум, которое я много раз наблюдал на римских алтарях – во время жертвоприношений оно лежало на столе, и я, признаться, даже не помнил его назначения.

Привязанный к алтарю бык был прекрасен. Черный, статный, откормленный лучшим зерном, полный, должно быть, отборных иллюзий и надежд своей бычьей юности. Сейчас мы побежим, побежим, побежим вон к той пестрой коровке…

Увы, ноги его были спутаны, а сквозь кольцо в носу проходила цепь, не дававшая ему отойти от алтаря. Но все равно он дышал такой непокоренной силой, что стоять рядом с ним делалось страшно. По счастью, бык был спокоен – видимо, жрецы перед уходом угостили его маковой водицей.

– Как он прекрасен, господин. Похож на невесту…

Порфирий взял со стола бронзовый топор и несколько раз взмахнул им, примериваясь.

– На невесту? Хочешь уподобиться Нерону? Это же мальчик.