Когда мы с электрички пересели на поезд и решили поужинать, водолаз заявил, что я сильно подвёл их туристическое братство и ужинать сегодня недостоин. Он, вероятно, думал, что я пойду в тамбур расстраиваться и плакать. Но на меня законы палаточного городка не действовали. Я немедленно залез на верхнюю полку и стал воровать оттуда колбасу. Туристы не ожидали подобной наглости и вовсе потеряли ко мне уважение.
Далее следует замечательная картина. Глухой лес. Три палатки, стоящие на поляне входами друг к другу. Шесть часов утра. Дрожа от холода, я высовываюсь наружу и вижу, как одна из туристок сидит у входа в палатку и накладывает на лицо макияж. Особенно долго она красила глаза и поправляла обесцвеченный чубчик. Накрасившись, она вместе со всеми отправилась в болото по ягоды. Я остался в лагере. Неуважение туристов превратилось в презрение. Вернулись они к полудню и сразу завалились спать. Я попробовал поприставать к Мусе. Она меня выгнала из палатки. Я вышел и сел возле тлеющего костра. Минут через пятнадцать ко мне присоединилась Муся. Заснуть она так и не смогла. Мы сидели и тихо беседовали. Вокруг тишина. Солнце светит сквозь кроны высоких деревьев. И ветер, сильный и приятный. Тут случилось невероятное. Из палатки вылез Андрюша. Конечно, ничего невероятного в том, что Андрюша вылез из палатки, не было. Странность была в другом. Андрюша был злой. Андрюша – человек, никогда не повышавший голоса. Взгляд у него был зверский, а руки сжаты в кулаки. Прибавьте к этому спутавшиеся ото сна волосы.
– Вы чего здесь сидите?! – заорал он на нас с Мусей.
Мы от неожиданности потеряли дар речи.
– Ну-ка быстро, суки, картошку чистить!
Мы с Мусей не посмели ослушаться и кинулись выполнять приказание. А Андрюша нырнул обратно в палатку.
Сидя на берегу реки и бросая в котёл белый, лишённый кожуры картофель, мы обсуждали метаморфозу, произошедшую с Андрюшей. Пришли к одному мнению: Андрюша сошёл с ума. Объяснить как-то иначе это странное превращение было невозможно.
– Может, его кто-нибудь укусил? – предположила Муся.
Вдруг появился Андрюша. Мы думали, что он пришёл нас побить. А он оказался прежним – добрым, ласковым и отзывчивым.
– Андрюш, ты чего такой злой-то был? – спросила Муся.
– Я злой?!
Оказалось, Андрюша ничего не помнил. То есть, заснув после похода за ягодами, он во сне встал, наорал на нас с Мусей и лёг спать. Одно из двух: или он умело скрывает свою агрессивную сущность, или же Андрюша – это настоящий доктор Джекилл и мистер Хайд. Картошки мы начистили огромную кастрюлю.
…Я, Ковров и Баранов подъезжали к Москве. Я посмотрел на своих друзей. Мне почему-то стало стыдно. Стыд вызвал вид Баранова. Вид Коврова не вызвал ничего. Я вспомнил ужасный случай. Два с половиной года я работал в организации, сотрудники которой все без исключения были большими юмористами. Баранов к этой организации не имел отношения. Просто изредка там подрабатывал. Однажды я сидел в кругу своих коллег и судорожно вспоминал что-нибудь смешное, чтобы не опростоволоситься, когда до меня дойдёт очередь. Очередь подошла. И я не нашёл ничего лучше, как рассказать о девушке Баранова. Помню, у него были сложные отношения с одной девицей. Так вот, я и описал их роман как что-то уж совсем ненормальное. Повеселил окружающих. Встал, начал показывать Баранова и девицу в лицах. Добился всеобщего хохота и криков «Ещё!». В этот момент, как говорят в театре – «на реплику», вошёл Баранов. Могу со стопроцентной уверенностью сказать, что в тот день ему нечего было делать у меня на работе. Но он пришёл, как будто специально, именно в тот момент, когда я его поносил. Стыдно было очень. Я сразу замолк. Надеялся, что он ничего не поймёт и мне всё сойдёт с рук. Но не тут-то было. Бритая почти наголо секретарша (которую я до сих пор ненавижу) заорала:
– А чего ты замолчал? Продолжай!
– О чём речь была? – насторожился Баранов.
Бритая ему с удовольствием всё рассказала. Баранов обиделся крепко. Мне пришлось извиняться.
Судьба у меня такая – всегда извиняться. Одни люди всю жизнь принимают извинения, а другие всю жизнь краснеют и извиняются.