Другое следствие — разительно отличающиеся от наших этические представления, в частности, обесценение человеческой жизни. Отчасти оно идет от представления о вечности духовного существования, о постоянном перетекании духовной субстанции из одного состояния в другое. Но главным образом оно объясняется постоянно практиковавшимися убийствами, рассматривавшимися как необходимое условие для нормальной социальной жизни.
Наконец, хочется отметить еще одну особенность исторического развития каннибализма и охоты за головами. Вписываясь в современную историю, они иногда перерождаются, теряют свое культовое значение и превращаются в неприкрытый разбой и хладнокровное кровопролитие. Так, в Тропической Африке, где процветала уже в новое время работорговля, по своим масштабам далеко превзошедшая средневековый или даже античный размах этого позорного ремесла[24]
, бытовавший ранее ритуальный каннибализм переродился в некоторых местах просто в потребление человеческого мяса в пищу без всяких ритуальных мотивов. Обусловлено это было взглядом на раба как на животное, а не как на человека. Бывшие охотники за головами на Калимантане, оказавшись втянутыми в конкурентную борьбу европейских держав за обладание Индонезией, сводили ритуальный характер своих набегов до минимума и превращались в страшных пиратов и разбойников, нагонявших ужас на целые страны. Такого рода развитие, правда, почти не затронуло Новую Гвинею.Таким образом, каннибализм и близкие к нему обычаи предстают перед нами не в виде простого пережитка животного состояния, не в виде вынужденного явления, обусловленного голодом, недоеданием или массовой патологией, а в виде определенного религиозно-магического действия, направленного как на врагов, так и на соплеменников. Развитие контактов с окружающим миром неизбежно приводит к исчезновению этих обычаев, которому иногда предшествуют перерождение и деградация.
Установление контакта, влияние колониализма, драматическое столкновение разных культур — вот еще «герои» Фалък-Рённе, занимающие в книге не меньше места, чем каннибализм или ужасы традиционного образа жизни папуасов. Береговые области Новой Гвинеи, особенно ее северо-западной части, уже давно были втянуты в орбиту восточно-индонезийских феодальных государств, в частности султаната Тидоре, существовавшего с XV до начала XX в. Однако этот ранний контакт носил принципиально иной характер, отличный от влияния европейских держав в эпоху колониализма. Индонезийцы основывали свои опорные пункты на небольших, часто необитаемых островках недалеко от побережья; там постепенно селились выходцы из Малайского архипелага, смешиваясь с коренным папуасским населением, возникали так называемые торговые этносы, которые по своему культурному облику прекрасно вписывались в общую картину Малайского архипелага. Однако в глубь острова они не проникали. Жители Новогвинейского нагорья надежно охранялись от контакта как болотами, лесами и непроходимыми горами, так и каннибализмом и охотой за головами.
Только в начале XX в. в глубинных районах острова стали появляться первые посланники колониальных держав — христианские миссионеры. Некоторые из них действительно погибли там, не сумев установить контакта. Но большинство успешно обосновались в разных частях Новогвинейского нагорья, и места, где они построили свои миссии, довольно скоро стали превращаться в центры нового социального и этнического развития. Почти во всех других европейских колониях в Африке, Америке, Океании вслед за первопроходцами-путешественниками и миссионерами появились солдаты, а за ними и чиновники колониальной администрации, а еще позже предприниматели, торговцы и т. д. Новая Гвинея была одной из последних стран, завоеванных колониализмом, и поэтому здесь эта традиционная колониальная схема была несколько иной. Случилось так, что голландские колониальные власти, существовавшие в Ириан-Джая до 1962 г., практически не проникли в глубь страды, и вся центральная часть этой территории либо оставалась самостоятельной, не затронутой никакой колониальной администрацией, либо находилась под контролем миссионеров. На востоке острова, в будущем государстве Папуа-Новая Гвинея, австралийские власти сумели уже в послевоенный период установить свой контроль над большей частью Новогвинейского нагорья и даже создать в самом центре острова небольшие современные города, такие, как Маунт-Хаген, Менди или Горока, быстро ставшие центрами экономического развития, вовлекавшими в сферу своей деятельности население окружающих сельских местностей, еще вчера обитавшее в условиях каменного века.