Путешествие в Московию 1664-1665

из чего вкратце можно судить и об их жизни. Хотя здесь резкий холод, эти крестьяне не мерзнут, у них есть одежда и бани, моются два раза в неделю.

Находясь в замке, мы ежедневно ждали, что скоро за нами приедут, ждали известий из России, но нам отвечали, то — что большой господин приедет за нами, но еще не явился, то — что боярин приедет нас приветствовать, или — что подводы[64] уже готовы. Однако ни тот ни другой не появлялись. Однажды прислали крестьянина к послу с просьбой, чтобы он не писал в Москву, а все адресовал бы князю[65], который находился на границе для поддержания порядка. Мы написали ему, что если он не хочет пропустить нас в Псков, то пусть лучше скажет; в свое время на это будет жалоба Его Величеству, и что дорога обратно была тоже еще открыта. Очевидно, они уже получили приказ принять посла, но из-за боязни чумы мешкали возможно дольше; это видно было из того, что они говорили с нами только через костер и обкуривали наши письма.

На границе стояла стража из крестьян, которые нас всегда задерживали, когда мы, прогуливаясь, хотели пойти в их сторону, спрашивая каждого, откуда идет и куда. Стража располагается примерно в получасе ходьбы от замка, оттуда был слышен барабанный бой и команды. Около места караула лежит небольшой круглый камень, который они называют Теплым. Назван он так потому, что поляки, когда пытались вытащить пограничные столбы Лифляндии[66], стреляли горячей пулей, чтобы определить расстояние, на которое хотели переместить столбы [к востоку]. Русские считают свои границы проходящими около замка, т.е. граница — это речушка, омывающая замок, она проходит несколько ниже, через деревню [Мегетситс], поэтому деревня полурусская, полулифляндская; как пограничная речка она известна на всех картах. По поводу этой границы часто бывают большие споры. Недавно, когда русские собрались принять некоего князя у себя вблизи замка, им заявили, что откажут в этом, если они явятся с оружием, но если безоружными, — то разрешат. Немногочисленное население, живущее вокруг замка, из которых нет знатных на расстоянии 6 миль в окрестностях замка, говорит только на финском и русском языках. Лук, о котором говорилось [выше], высотой 5 футов, очень тяжелый и сделан из толстого слоя рыбьих костей, положенных друг на друга. Железяки, с помощью которой лук натягивали, — нет. Когда 8 лет назад русские заняли замок[67] и один из них спросил, почему этот лук должен был висеть рядом с другими, никто не посмел ему сказать, что из этого лука 300 лет назад было поражено сердце их царя [князя] и что здесь празднуют этот день. Тогда русский забрал это железо и подковал им своих лошадей, а остаток бросил.

Пока мы находимся в Лифляндии, я еще скажу, что вся страна вместе с крестьянами подарена шведской короной ее фаворитам и что у нее здесь ни фута земли собственной, но summum imperium [вся власть] остается за нею, и она взимает дань. Все эти фавориты и любимцы живут в деревнях, в своих имениях, в простых бревенчатых домах, у них мало или почти нет домашней утвари, кроме сундука, стола, стула, скамьи и ружья; русские во время войны разорили их добро. Пьют они здорово, часто вместо вина пиво. Крестьяне живут далеко друг от друга; на вид они сухопарые и костлявые, их пища — простой хлеб, питье — вода, а также и пиво из хмеля и ячменя. Это люди дурные, вороватые, чему было у нас несколько примеров, впрочем, они простые и простоватые. На ярмарках женщины украшаются цепями из монет, бус и рожков, которыми они себя обвешивают, и голову обматывают украшениями; одежду надевают белую. Лица у обоих полов неприятные, бледные и морщинистые. Молодежь ходит с непокрытой головой. Скот такой же, как у нас. В лесу есть тоже волки, медведи, лисы и лоси. В одиночку ездить опасно, особенно ночью: только за два дня до нашего приезда у одного жителя волк среди бела дня утащил нескольких его собак. Язык содержит много греческих и латинских слов: do — я даю, theus — бог, tu es pecus — я устал, gramma — письмо. Детей часто не крестят до 2-3 лет из-за того, что мало священников, и по небрежности крестьян.

28 ноября.