Путешествие в Московию 1664-1665

На следующий день посол, по-прежнему ссылаясь на свою притворную болезнь, не вышел к столу и, как больной, надев халат, послал за приставом. Когда тот пришел, он посетовал на свою болезнь и, сказав, что не знает, сможет ли завтра явиться перед царем, просил отсрочку на один-два дня. Пристав сразу отправился к Алмазу за ответом; тот передал, что не смеет явиться перед царем с такой просьбой, с чем пристав и вернулся. Посол ответил, что если сможет, то явится, но против болезни сделать ничего нельзя; пожаловался он и на вчерашнее насилие по отношению к Хакету, когда его слуг и лошадей выгнали со двора и заперли двор; это оскорбление касалось и его [посла]: хотя двор принадлежит царю, однако, пока он здесь находится, это свободное место; он хотел обжаловать это и просил еще, чтобы пристав замолвил словечко за старшего лейтенанта Хакета, чтобы его освободили из тюрьмы и дали увольнение. Посол считал, что подобная просьба справедлива, что тот, как мужчина, честно отслужил срок своей службы и теперь должен получить паспорт, чтобы вернуться на родину; посол готов за него поручиться, что он не сбежит. Еще посол сказал, что хотел бы, прежде чем явится перед царем, иметь беседу с дьяками по пунктам, на которые не дан ответ, и по некоторым другим, не совсем понятным. Пристав сказал, что такое едва ли возможно, но уверил посла, что его не отпустят, пока не будет ответа по всем вопросам. Однако полученный ответ настолько плох и несправедлив, что они были сами смущены, но, не желая сдаваться, говорили: "Это не наша воля" — или: "Это будет сделано, но не сейчас, а в другое время, когда будет удобно". Немало убаюкивают неправдой, и все это весьма смешно выглядит в их странном стиле, подобном приказу; лишь на некоторые пункты получен положительный ответ; повторяются все время слова: "В вашем письме сказано" и т.п. Приставы снова спрашивали, сколько нам будет нужно подвод.

В этот вечер по всему городу в продолжение целого часа был слышен страшный плач: это заключенные просили о помиловании.

28 апреля.

Настало утро, когда посол должен был проститься с царем. Пристав пришел к нему во втором часу справиться о его здоровье. Посол сказал, что чувствует себя еще очень нехорошо, что больше хотел бы лежать, чем вставать; но, несмотря на это, готовится, чтобы явиться перед царем. Он попрощался, казалось, на один час, но вскоре вернулся с известием, что царь пожаловал посла приемом через два дня.

Посол поблагодарил его за заботу, а царя за милость и сказал, что сегодня хочет пустить кровь. Эта отсрочка нужна была ему для перевода и проверки бумаг, почему он и притворился больным.

29 апреля.

Здесь снова был большой праздник, праздновали освобождение Москвы от поляков[244]. Рано утром во втором часу я видел, как освящали воду в реке. Митрополиты, архимандриты, епископы и большая группа священников стояли над водой на помосте; было много крестов, кадил, икон, священных покрывал, опахал с херувимами и т.д. Много раз обкуривали и крестили воду, опускали в воду кресты, читали из Евангелия, молились за царский дом и совершали тому подобные церемонии. Когда все это закончилось, все начали умываться, обливать лицо водой, теперь уже святой. Это было странное зрелище: одновременно столько тысяч людей торопились первыми зачерпнуть воду и умыться. Некоторые с берега бросались в воду, взрослые и малые; многих детей раздевали и окунали в воду по три раза, также и больных. Когда это было закончено, все шествие с духовенством и знатнейшими людьми обошло Красную стену [Кремля], кадили, освящали и благословляли ее. Оттуда шествие направилось к помосту, на котором стоял царь в Вербное воскресенье, и там снова продолжались некоторые церемонии. То же самое одновременно происходило вокруг Белой и Земляной стены, где находилась группа священников, присланная для освящения и этих стен. Лошадей царя тоже повели к реке, чтобы и их напоить святой водой.

30 апреля.

Посол думал увидеть ясные очи царя, но пришел приказ, что воля его [царя] такова, что это событие произойдет 1 мая. Это дало возможность послу посетить сегодня шведского комиссара; его сопровождал Иван, наш младший пристав, в присутствии которого не смели говорить ни о каких делах, вещах или именах, не смели пить за здоровье отдельного лица, а пили за всех трех властителей вместе, чтобы не давать повода к обиде ни одному[245]. Однако мы опьянели, а русский больше всех, он целовал меня раз десять в лоб и щеки; все время бил поклоны передо мною, надеясь в Голландии еще увидеть меня.

1 мая.