Путешествие в прошлое

Совместить деяние и недеяние — это задача не для ума, а для твоей сути. Для твоего сознания порыв-деяние всегда нов, неожидан.

— Скажи, какой вопрос ты ждала?

— Много, что важно для человека, но особенно — понимать свободу, чувственность и… — она выжидательно смотрела на меня, улыбнулась. Меня озарила догадка:

— Гордыня!

— Да! Это тот самый змий, который пожирает все божье и отравляет жизнь человека.

— Любопытно, ты затрагиваешь те темы, которые в нашем обществе спорны и четкого понимания нет. Гордыня или гордость? Вот в чем вопрос.

— У них нет ничего общего. Гордость ведет к единению, гордыня разъединяет. Гордость — это понимание своего достоинства, уважение себя за конкретное дело, трудное дело, не ожидая одобрения со стороны. Только в деле, в труде человек реализует свободу волеизъявления.

Гордыня — это когда человек старается принизить содеянное другим. Ее легко заметить. Например, кто-то пренебрежительно о ком-то отзывается, затевает споры, т. е. делает все то, чтобы не впрямую показать свое превосходство или привлечь к себе внимание. Гордыня развивается у тех, в ком мала свобода, и они покушаются на свободу других. Она страшна тем, что сам человек не замечает ее и будет искренне возмущен, если ему укажут. Гордыня парализует смирение, и уже ни о какой простоте, искренности, тишине и не мечтай.

— Это враг номер один? — Да.

— Как же с ним бороться? Мы ведь живем в обществе, и болезни у нас общие, каждый в какой-то степени заражен.

— Сейчас нужно меньше общаться. Для делового разговора свое место и время. Он очень короток. Если человек многословен, он не понимает существа дела. Ты хочешь высказаться о своих переживаниях, а слов не хватает, помолчи. Лучше содержательная пауза.

Как видишь, главное в борьбе с гордыней — контроль. Дома проводи медитации. Например, твоя душа — соловей, а гордыня — клетка. Ты ломаешь клетку, и соловей поет песню свободы. Можно построить другие упражнения, но главную победу дает контроль. Нужно удержаться в никчемных замечаниях, пренебрежительных интонациях. Всегда помни: любой человек имеет право на свое мнение, какое бы оно ни было. Ты молча слушаешь, и важна позиция: все интересно, особенно глупые мысли. Если у собеседника цель — вызвать раздражение или зависть, то пусть лучше он останется при впечатлении о твоей странности.

Очень важны медитации на простоту, надо почувствовать состояние простоты. Если человек сам понимает, что болен и хочет выздороветь, ему предстоит борьба за смирение.

— Как же увидеть свою гордыню, узнать ее?

— Для определения многих духовных качеств можно найти тесты или самому придумать.

— В отношении гордыни ничего в голову не лезет.

— Это потому что ты не поставил сам перед собой эту задачу. Хочешь пример?

— Да.

— Что необходимо для написания стиха?

— Настрой, умение.

— Настрой можно создать. Умение? Пусть плохонький, но стишок хоть какой-то.

— Ну… грамотность. Или листок бумаги, ручка… Ну что ты молчишь?

— Я же тебя тестирую.

— А-а… я не понял. Ну я сдаюсь. Ну пожалей.

— А ты был близок к ответу.

Я начал вспоминать, что я говорил — ничего особенного.

— Сдаюсь!

— Вот ты говорил про бумагу.

— Ну да, требуется ведь написать. Не сочинить же, написать можно и чужое. Ручка, я уже говорил, лист бумаги…

— Надо было добавить — чистый!

Я хлопаю себя по лбу и смеюсь, она тоже смеется. Я спохватываюсь, — а в чем же здесь тестирование? Она опять смеется. Я пытаюсь догадаться.

— Подожди-подожди… если есть гордыня, то человек рассердится, скажет: «Какой тест дурацкий!» или скривит губы. Гордыня потенциально склонна, что решение должно быть трудным или в витиеватых выражениях. Она ж не любит задачек с простеньким подвохом. Если простенькое решение, то и гордится нечем. Человек может даже возмутиться: «Вы за кого меня принимаете?»

* * *

— На досуге очень даже приятно придумывать какие-нибудь тесты. Но все же больше пользы почитать труды умных людей, — сказала она, немного помолчав.

— Кого ты имеешь в виду?

— Тех, кто занимался вопросом наследия культуры, которые пытались понять, какие законы движут обществом.

— А-а, ты, конечно, говоришь о Бердяеве?

— Не только. И о Флоренском, и о Федорове, и Александре Мене.

— Подожди, а он здесь при чем?

— Твой вопрос от незнания. Многим кажется, что если он священник, то труды его ненаучны, что он больше думал о деянии Церкви. Но его очень интересовали вопросы, возникшие во время «русского ренессанса» и вопрос о русской соборности. Он близко подошел к причинам, почему Церковь в России не смогла решить проблему единения, почему она отмежевалась от идей «русского ренесанса» и от космизма.

— Почему?