Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

Даже несмотря на то, что я сам принял решение и занял позицию, вероятно, мои чувства были также сильны, как и его (хотя я в отличие от него никогда не называл отношение Ленина приспособленческим), если бы я находился на моем обычном месте – на галерее для прессы, а не отдавал военный долг в Мариинском дворце. Описывая первое собрание с галереи, он сказал: «В какой-то момент я тайно понадеялся, что осторожная политика Ленина, если он оппортунист, возобладает. В другой момент я чуть не выкрикнул делегатам в зале, чтобы они объявили бы священную войну западному империализму» .

Прайс описывает впечатление, произведенное на делегатов докладом Крыленко об отступлении остатков старой армии и докладом комиссара флота, зачитанным матросом Балтийского флота, который показывал, что оборона Финского залива невозможна в свете отсутствия морских подразделений Красной гвардии, которые были отправлены, чтобы сражаться с Калединым на юге.

«Борьба явно безнадежна. Однако это, кажется, лишь поднимает героический дух в груди некоторых большевиков и левых эсеров. Госпожа Коллонтай, комиссар государственного призрения, в этот момент была занята жестоким осуждением Ленина, которого она задержала для утомительных излияний за трибуной, обвиняя его в том, что, опубликовав свой тезис, он изменил революции.

– Довольно этого оппортунизма! – кричала она. – Вы советуете нам делать то же самое, за что вы все лето осуждали меньшевиков, – за то, что они идут на компромисс с империализмом.

Ленин, спокойный и сдержанный, поглаживал свой подбородок и смотрел в пол. Тем временем порывистый буревестник, Радек, нервно ходил туда-сюда за трибуной; лицо его было бледно, глаза налиты кровью… Он попросил слова и в резких словах объяснил с трибуны, что подписание такого мира будет означать моральное банкротство русской революции и передачу Восточной Европы прусской реакции… После Радека настала очередь лидера профсоюзов Рязанова, который страстно отклонил идею подписать мирный договор и сказал, что для революции будет лучше сойти на нет с честью, чем закончиться позором. Казалось, никто не был готов говорить в пользу подписания, и выглядело так, словно идеалисты могли победить.

И тогда встал Ленин, спокойный и холодный, как всегда. Никогда еще подобная ответственность не падала на плечи какого-нибудь человека. И все же будет ошибкой предполагать, что его личность была самым важным фактором в этом кризисе. Сила Ленина в это время и во все последующее время лежала на его способности понимать психологию, сознательную и бессознательную, российских рабочих и крестьянской массы…»

Речь Ленина возымела действие. «Никто не нашел в себе мужества ответить, потому что все, казалось, чувствовали в сердце, что Ленин прав». Однако когда к заседанию в два часа утра присоединился в полном составе Центральный исполнительный комитет Советов и еще добавились фракции меньшевиков и правых эсеров, левые эсеры, от имени которых выступал Камков, собрание признало правильность изложенных в тезисе Ленина фактов. При этом отказалось согласиться с подписанием мира, предпочитая углубиться в тыл и проигнорировать наступление германцев. Если бы окончательное решение было иным, левые эсеры не стали бы сопротивляться ему, но сбросили бы правительство. Прайс пишет, что было пять утра, а не четыре тридцать, как указывают некоторые историки, когда было решено провести свободное голосование, на которое не оказывала бы влияния партийная дисциплина. Подсчитали число рук: 116 за подписание мира, 84 против, 24 воздержались, если следовать за Карром. Подсчеты Прайса таковы: 112 за, 84 против, 24 воздержались. Немцам тут же была направлена телеграмма.