Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

Покидая Христианию 7 февраля, Джудсон 12 февраля написал: «Новости по беспроводному телеграфу таковы, что русские отказались подписать мирный договор, но заявили, что мир существует на всех фронтах, и армии приказано демобилизоваться. Это правда? Не могли бы мы воспрепятствовать этому?» А 17 февраля он писал: «Из Лонг-Айленда – должно быть в Нью-Йорке завтра утром. Наша пропаганда в России паршивая. Смотрите покровительственный фильм о дядюшке Сэме, который опекает Ивана, которого наши рабочие из Христианского союза молодых людей (YMCA) считают омерзительным. Настоящий Иван не такой уж простой, как думают люди, – нам нужны настоящие радикалы в России для пропагандистской работы, чтобы работать с большевиками против наших врагов, – вдоль линии, где честные цели радикалов будут идти параллельно с целями нашего правительства».

Большинство историков изображают Робинса односторонним человеком, чересчур упрощают его, за исключением профессора Вильямса. Порой, и это правда, он производил впечатление приверженца большевизма, партизана. Но потом возникали сомнения. Злой на революцию, злой на Ленина, когда Брест-Литовский мир был окончательно одобрен на Чрезвычайном Совете в Петрограде, он ругал меня, словно я лично был за это ответствен. «Вы можете сделать правильные выводы из этой капитуляции», – закричал он; его собственные выводы уже были таковы, что все достойные сожаления вещи он мог приписать безбожию большевиков. Но и в этом случае он не таил обиды (разве что на Сиссона, но на то имелись веские причины).

В отличие от других мне довелось на родине узнать, кто был задействован в революции, когда она совершала ошибки, и кто принимал их лично на свой счет. (Не то чтобы Робинс был приписан к революции, как таковой, и в будущем, вернувшись в Америку, когда он говорил то на одном, то на другом побережье о признании России, он избегал, как чумы, аудитории, находящейся под покровительством людей или групп, которых подозревали в том, что они – радикалы.) У него было чувство собственника по отношению к Советам, и он испытывал почти личное оскорбление, его приводило в ярость, когда Красная армия отступила под натиском войск Деникина, двигавшихся на Москву. Я заходил к Робинсу на Бродвей в Нью-Йорке. Он держал пари, что Красная армия выстоит, так он мне сказал. Красная армия не так подвела его, как это сделала Россия.

Как личность, Робинс всегда интриговал Радека. Я слышал, как Радек говорил: «Робинс не похож на кого-либо другого. Он религиозный человек, который молится и каждый день читает Библию, однако числом больше шести триумфов революции сломят власть ортодоксальной церкви».

Теперь Робинс казался отстраненным, словно что-то обдумывал. У меня было некоторое представление о том, что поглощало его, когда я услышал, как он публично читал телеграмму, направленную президентом Вильямсом съезду, которую Робинс заранее вручил Ленину.

Разумеется, для любого из союзных правительств могло быть трудно обратиться к советскому правительству и при этом делать вид, что его не существует, однако к этому времени президент Вильсон был единственным из глав союзных государств, кто направил послания русскому народу. Другие разговаривали друг с другом или обращались к собственным парламентам. Лорд Бальфур в своем покровительственном усердии довел до парламента свое мнение 14 марта, в день открытия съезда в Москве, и через девять дней после длинной телеграммы Локкарта в британское министерство иностранных дел, в котором предлагал помощь и сотрудничество, после его разговора с Троцким. Лорд Бальфур в жалких словах обрисовал беспомощность России перед лицом проникновения в страну немцев. «Союзники – Америка, Британия, Франция, Италия и Япония – должны делать все, что могут в данный момент, чтобы помочь России». И что это было? Поддерживать Японию в ее планах вторгнуться на Востоке, отказаться от тенденции считать, что Японией движут «эгоистичные и бесчестные мотивы». Помощь состояла в том, что должны вторгнуться все, ради блага России.

По крайней мере, Бальфур имел приличие не обращаться с этими замечаниями к Всероссийскому съезду. Вильсон обладал бесчувственностью, свойственной иногда мессианским натурам, и безрассудностью, чтобы обратиться непосредственно к русским людям, через чрезвычайный съезд, созванный их правительством, съезд, который был высшим советом их правительства.

Это было не длинное послание, но там было одно предложение, которое имело значение для всех делегатов, и они моментально ухватились за него: «…правительство Соединенных Штатов, к сожалению, сейчас находится в таком положении, что не может оказать прямую и эффективную помощь, какую оно хотело бы оказать…» Все фразы Вильсона о том, что в конечном счете России помогут восстановить «ее великую роль» среди наций и так далее, оставили их совершенно равнодушными.