Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

– А теперь насчет сундука с литературой, дневниками и так далее, – резко произнес Ленин. – Будет позор, если с ним что-нибудь случится. Они могут быть нежелательны у вас в стране, однако мы позволим вам безопасно вывезти материалы в той степени, насколько это в наших силах. (Он был совершенно прав насчет того, как приняли мои бумаги в Америке. В конечном итоге сундук; с какими-то частями моего дневника, в котором содержались отрывки и записи о последних двух месяцах, и некоторые наброски моей книги о революции пропали. Но потом все же добрались до меня через морскую разведку и через департамент юстиции. Фильм также пропал. Однако прибыло дополнение, которое отчасти успокоило меня: мое досье, которое кто-то по доброте или по беспечности – я предпочитаю думать первое – положил поверх всего остального.)

Без лишних слов Ленин взял ручку и нацарапал записку, поставив подпись, которая, как оказалось, обладала волшебной силой на всем протяжении нашего путешествия длиною в шесть тысяч миль. Он адресовал записку железнодорожникам и попросил их, чтобы они проявляли любезность и заботу и проследили бы за тем, чтобы наши сундуки и прочий багаж не трогали. Он вручил мне записку. (По иронии судьбы, несмотря на все злоключения, которые сопровождали мой сундук с записками и документами, большинство из них все же прибыло на мою квартиру в Гринвич-Виллидж, хотя эту записку железнодорожникам и другую, ту, что написал мне Ленин, я безвозвратно утратил, доверив эти два драгоценных документа на хранение товарищу из Владивостока.)

Я упомянул Ленину о надежде, которую питал, вынашивая план с Чичериным, о том, что по прибытии домой я возглавлю Русское бюро общественной информации, и заверил его, что у меня есть на это одобрение от Артура Балларда, главы Американского бюро общественной информации в России после отъезда Сиссона, а также полковника Робинса.

По какой-то причине Ленин не стал комментировать наш план, о котором он наверняка знал. Вероятно, он был более проницательным, чем Робинс, и я понял, что Балларду ничего не оставалось сделать, кроме как одобрить этот план, до тех пор пока он и посол Фрэнсис оставались на русской земле. Если это так, то он был прав. Государственный департамент решил, что у Советов нет Информационного бюро в Соединенных штатах, поскольку существование Советов не признано.

Ленин говорил предельно откровенно о том, каким будет социалистическое будущее. Очевидно, забыв, что Россия окружена врагом, города ее голодают, проблемы с продовольствием нигде не решены, Ленин рисовал картины, какой станет Сибирь при социализме. Он говорил о великих богатствах сибирских рудников, в которых было все – от платины до угля, о ее широких просторах, девственных лесах и помимо всего ее длинных могучих реках. Укрощенные, загнанные в плотины, они могли бы вырабатывать электричество; он видел огромные дымящие домны сталелитейных заводов и города, растущие среди диких, неосвоенных земель.

В этих мечтах была электрифицирована не только промышленность Петрограда, но еще непостроенные сибирские города, а рудники Урала развивались наряду с самыми современными железными дорогами. Он говорил так красочно, что многие годы спустя, когда были построены некоторые каналы, дамбы и гидроэлектростанции, я подумал: как странно! Я мог бы поклясться, что все это было построено много лет назад! И тогда я вспомнил, как Ленин указывал на карту, именно туда, где эти проекты должны были быть реализованы. Он настолько верил в свой народ, что не мог позволить себе считать, будто обещания России безнадежны.

Он рассмеялся, когда я сказал, что его, похоже, не пугает перспектива быть посаженным в тюрьму на Урале. О, сказал он, Урал – это громадная область. И она вздохнет свободно.

Заботы, стоящие перед ними, были крайне велики. Теперь Ленин уже не улыбался, хотя и не выглядел подавленно. Он повторял в большей или в меньшей степени то, что я слышал, как он говорил раньше, – Советы оказались в ситуации, отличной от той, что предвидел Маркс. Тем не менее интервенции будет оказано сопротивление, и не только самой Социалистической республикой и в ее пределах, но и внутри капиталистических стран – ее трудовым народом, рабочим классом, который зависит от собственного развития.

Вот почему, сказал я, мы едем домой – чтобы попытаться усилить протест против такой политики, и надеемся, что мы успеем это сделать до того, как она будет принята.