Тогда я начал размышлять о нашем пребывании здесь. Но каковы были расчеты комиссара вооруженных сил, оказавшихся в такой передряге в это как-то по-особому мрачное воскресенье в Петрограде? И появится ли он съежившимся, нервным или паникующим или даже смущенным от потери лица, когда я открою ту дверь наверху и увижу его? Я не припомню, чтобы он как-то проявил себя.
Подробности контрреволюции, которые предположительно должны были посеять страх в сердце Петрограда во время затишья в наступлении в Гатчине, и каким образом оно было остановлено больше не кажется таким уж важным.
Я пишу сейчас об этом лишь по одной причине – чтобы обрисовать характер Антонова, который в одном отношении воплощает все лучшие черты типичного молодого лидера большевиков. У каждого из них главенствующий принцип этики состоял в том, чтобы действовать сообща, чтобы подчиняться коллективному мнению партии, что ни на йоту не умаляло их индивидуальности.
Кто-нибудь напишет о революции так, словно ее направляли высококомпетентные руководители, либо можно написать, будто это было обычное дело, ряд событий, в которых случай был решающей составляющей. И то и другое, разумеется, искажение. Без организации и плана революция либо истощалась, либо заканчивалась гигантской кровавой баней и победой реакции.
Владимиру Александровичу Антонову-Овсеенко в то время было тридцать три года. Он был большевиком с девятнадцати лет. Происходил он из семьи военного и сам раньше был младшим офицером. Во время войны он в Париже издавал газету «Наше слово», некоего рода военное обозрение, и некоторое время работал с Троцким. Антонов уже не был зеленым юнцом. В качестве молодого офицера он принимал участие в восстании в Севастополе в 1905 году. Вероятно, он был наиболее преданным из большевистских вождей, работавших непосредственно с матросами. По освобождении из тюрьмы, во время похода Корнилова, он сразу отправился в Хельсинки, чтобы мобилизовать матросов. Подпись под фотографией Антонова-Овсеенко в книге Троцкого «История русской революции» характеризует его как «вероятно, следующего за Троцким главного деятеля в нынешнем восстании». Троцкий обвинял некоторых в медлительности захвата Зимнего дворца, он объяснял это «личными качествами главных вождей: Подвойского, Антонова-Овсеенко и Чудновского. Это были «люди героической закалки. Но помимо всего они далеко не организованные люди с дисциплинированным упорядоченным мышлением». Троцкий рассматривал Антонова как «импульсивного по природе оптимиста, намного более склонного к импровизации, чем к расчету». Более серьезную помеху он находил в тенденции Подвойского действовать в манере устрашения, недооценивая врага, что, по его словам, объяснялось тем, что в «июльские дни» Подвойский был слишком стремительным.
Размышляя сейчас обо всем этом, я мог бы сказать, что во время всего этого инцидента в здании телеграфа Антонов не обнаружил ни заметного оптимизма, ни пессимизма, и, каким бы ни было его природное эмоциональное устройство, он проявил довольно ценное для революции качество – сдержанность. Вместе с тем он реагировал достаточно быстро, не выказывая никакого удивления. Он напомнил мне, не по внешности, а по поведению, сезонного профсоюзного организатора, который сохраняет бесстрастное лицо игрока в покер во время переговоров о контракте со своим боссом. Вероятно, ему через слишком многое пришлось пройти в эти несколько дней, чтобы его могло удивить что-либо. Несомненно он обладал ясным и быстрым умом.
Антонов чем-то напоминал Янышева – по размеру и стати, а также по отношению к людям. И сейчас он глядел поверх очков на молодых юнкеров с суровостью и одновременно с пониманием, что произвело на меня сильное впечатление.