Путешествие в Россию

Внимательно изучив русскую историю, Альгаротти понял замысел Петра I: чтобы Россия заняла прочное положение в Европе и — шире — в мире, ей требуется обеспечить выход к мировым торговым путям. Выход к Балтийскому морю закрепили победа в Северной войне (1700–1721) и основание Петербурга: «…он увидел, что дело его жизни свершилось. Нация, несколькими годами раньше не имевшая на Балтике даже шлюпки, стала хозяйкою этого моря, а Петр Михайлов, еще недавно плотничавший на амстердамских верфях, за такую победу по праву был произведен в вице-адмиралы русского флота…» (Письмо 4. С. 50–51). И об этом, с иронией замечает Альгаротти, следовало бы знать всем прочим монархам.

Второй этап осуществления петровского замысла, по мнению итальянского литератора, приходился уже на царствование Анны Иоанновны и был связан с борьбой за выход к Черному и Азовскому морям и победой в Русско-турецкой войне 1735–1739 гг. Благодаря этой победе, имевшей «важнейшее значение» для России, был обеспечен выход к южным морям и защищены южные рубежи государства от набегов крымских татар.

Автор «Путешествия в Россию» подробно описывает ход военной кампании и успехи русского оружия, к которым Европа проявляла большой интерес. Альгаротти, очевидно, разделял мнение европейских кругов, которые, опасаясь усиления России, все же питали надежду, что с ее помощью можно изгнать турок из Европы.

Экскурс в военную историю русского государства, полагал Альгаротти, должен был убедить европейцев в необходимости петровских преобразований и обоснованности военной стратегии как Петра I, так и продолжателей его дела.

Характеризуя Петра I как государственного деятеля, Альгаротти стремится сделать его фигуру более понятной европейскому читателю, сообщая интересные подробности из его жизни, мало известные в Европе: под именем Петра Михайлова царь изучал морское дело в Голландии; от бояр, переселившихся в столицу, требовал, чтобы те являлись ко двору не верхом или в карете, а пересекая реки и каналы в лодках, используя не весла, а паруса; он принимал непосредственное участие в строительстве русского флота (по его чертежам построен, например, большой военный корабль «Петр»); он сам любил поработать на верфи, не занимаясь одними лишь рассуждениями о пользе морского дела. В России и пехотинцев обучают гребле, и русские, полагает итальянский писатель, так же любят грести, как любили древние римляне плавать. Даже сани Петра I были устроены наподобие лодки и оснащены парусом. На них при попутном ветре он ездил по льду Финского залива из столицы в Кронштадт и обратно, управляя санями с помощью особого руля, — так создавалось впечатление, говорит с юмором Альгаротти, что он как бы «плыл по земле».

Интерес Альгаротти даже к мелким особенностям русской жизни и деятельности Петра I отметил М. Н. Муравьев: «Множество предметов представлялося любопытству его в России. Он удивился духу Петра Великого, которого воспоминание было тогда еще столь свеже. Он измерял в воображении силы Государства, которое вместе касается Швеции и Китая, и отдавал справедливость способностям Российского народа».[600]

Однако личность и преобразования русского царя не заслонили от Альгаротти теневых сторон его деятельности: на строительстве новой столицы погибло 100 тыс. человек — немногим меньше населения самого Петербурга (140 тыс.).[601] Но все же век Петра Великого Альгаротти ставит выше времени Анны Иоанновны. При Петре I господствовали деловитость и умеренность. Начиная же с правления Екатерины I появилась страсть к роскоши, достигшая апогея при «теперешнем правительстве» (Анны Иоанновны). Как он отмечает, теперь придворные тратят больше денег на украшения и дорогие вещи, в то время как при Петре I их тратили на постройку кораблей. Как и другие иностранцы, посетившие Петербург при Анне Иоанновне, Альгаротти обращает внимание на пышность придворных празднеств, богатство одежды представителей знати и на возросшее французское влияние на жизнь света. Об этом пишет и К. Рондо: «Вы не можете себе вообразить, как великолепен сделался этот двор с начала нового царствования…».[602] Между тем исследователи этой эпохи относят тягу к роскоши ко времени более позднему: правлению Елизаветы Петровны и Екатерины II.[603]