Путешествие в Россию

Я уже говорил, что цыганки воздержанны; если я добавлю, что они еще и целомудренны, никто мне не поверит, а между тем это сущая правда. Их добродетель славится в России. Никакой соблазн не приводит к желанному исходу, и молодые и старые господа растрачивали на цыганок баснословные деньги, нисколько не приблизившись к цели. Однако в их поведении нет ничего дикого и непримиримого. Цыганку можно взять за руку, за талию, иногда она возвращает похищенный у нее поцелуй. Если для всех недостает стульев, она фамильярно садится к вам на колени и, когда начинается пение, кладет вам свою сигарету в зубы, а затем забирает ее обратно. Уверенная в себе, она не придает ни малейшего значения этим минимальным, как говорили наши деды, суфражистским правам, что со стороны других женщин показалось бы знаком поощрения и обещания.

Более двух часов кряду с головокружительным сладострастием сменяли друг друга песни. Какие причуды, какая увлеченность, блеск исполнения, какая виртуозность в игре голосов! Саша исполняла в тысячу раз более трудные фиоритуры, нежели вариации Роде, участвуя при этом в разговоре и выпрашивая у одного из моих попутчиков платье из «муар антик»[193] — единственные французские слова, знакомые ей. Наконец ритм стал настолько захватывающим, настойчивым, что с пением слился танец, как происходило в античных хорах.

Все смешалось, в танце участвовали все цыгане: и скелетообразная старуха с высохшим, как у мумии, лицом, и восьмилетняя девочка, пылкая, возбужденная, преждевременно болезненно созревшая, готовая разорваться на куски, только бы не отстать, не остаться позади взрослых. Гитарист-верзила совсем исчез в вихре учащающегося ритма, извергавшего арпеджио и резкий писк.

В какой-то миг, признаюсь, я побоялся, что французский канкан, в то время распространившийся по всему миру, проник и в Рыбинск и что вечер закончится точь-в-точь как какая-нибудь пьеса в Варьете или в Пале-Руайаль. Ничего подобного не случилось. Хореография цыган похожа на хореографию баядер. Саша с ее томными руками, волнообразными движениями тела и притоптыванием на месте напоминала Амани, а не Ригольбош. Казалось, она со своими соплеменниками исполняла малапу или восхитительный танец с берегов Ганга перед алтарем Шивы[194], голубого бога. Никогда азиатское происхождение цыган не казалось мне более очевидным и неоспоримым.

Настало время возвращаться на пароход, но возбуждение зрителей да и самих исполнителей было таково, что концерт продолжался на улице. Цыганки, берясь за протянутые им руки, шли отдельными группами и пели хором с перекликаниями и репликами, с эффектами decrescendo[195], с оглушительными повторами магического, волшебного действия. У рога Оберона[196] из слоновой кости, даже когда на нем играет сам Вебер, нет более пленительных, более бархатистых, будто пришедших из мечты нот.

Переступив борт парохода, я обернулся к берегу: на краю набережной в лунном свете группа цыганок махала нам руками. Сверкающая ракета — последняя бомба, рассыпавшаяся в серебряном дожде музыкального фейерверка, — поднялась на недосягаемую высоту, рассеяла свои блестки по темному фону тишины и угасла.

«Русалка», годная для плавания в верховьях Волги, не была достаточного водоизмещения, чтобы идти дальше, вниз по значительно расширившейся реке, да еще с увеличившимся числом пассажиров и грузом товаров. Поэтому в Рыбинске нас пересадили на «Проворный» — пароход той же компании «Самолет». Паровой двигатель «Проворного» был не менее ста пятидесяти лошадиных сил. Подвешенные над сходнями, одно рядом с другим, качались ведра с написанной на каждом русской буквой, составляя таким образом название парохода. Верхняя кабина некоей беседкой поднималась над палубой, над лестницей, ведущей в салон для пассажиров, и давала приют на случай вёдра и дождя. Именно там я и проводил большую часть оставшихся дней путешествия.

Перед тем как «Проворный» отправился в путь, я бросил последний взгляд на Рыбинск, чтобы разглядеть лицо города в свете дня, и сделал это не без некоторого опасения, ибо солнце не столь снисходительно, как луна, оно жестоко разоблачает то, что ночное светило обволакивает лазорево-серебристой дымкой. Так вот! Рыбинск не слишком проигрывал на свету. Его желтые, розовые, зеленые деревянные и кирпичные дома весело выстроились вдоль набережной из больших, положенных как попало камней, походивших на разрушенную стену жилища циклопов. Церковь, в лунном свете показавшаяся мне снежно-белой, была на самом деле светло-зеленого цвета. Надо сказать, что полихромия в архитектуре мне нравится. Однако подобная игра цвета меня удивила. Церковь в Рыбинске довольно своеобразна с ее куполами и четырьмя портиками, как у Исаакиевского собора. Колокольня отличается причудливыми сужениями и утолщениями, какие встречаются в Бельгии и Германии. Она высоко взметнула свой главный шпиль, и, если он и не был в моем вкусе, он тем не менее привлекал глаз, и силуэт его нескучно выделялся на горизонте.