Путешествие в Россию

Вдоль стен первого помещения вагона шел широкий диван, предназначенный для тех, кто хочет спать, и для людей, привыкших сидеть, скрестив ноги по-восточному. Я предпочел дивану мягкое обитое кресло, стоявшее во втором помещении, и уютно устроился в углу. Я очутился как бы в доме на колесах, и тяготы путешествия в карете мне не грозили. Я мог встать, походить, пройти из одной комнаты в другую с той же свободой движений, каковая есть у пассажиров пароходов и коей лишен несчастный, зажатый в дилижансе, в почтовой карете или в таком вагоне, какими их еще делают во Франции.

Поезд еще не отходил, и, когда, заняв себе место сумкой со спальными принадлежностями, я прогуливался вдоль рельсов, взгляд мой привлекла странная форма трубы паровоза. Воронка наверху делала ее похожей на венецианские печные трубы с колпачками вверх раструбом, столь живописно выступающими над розовыми стенами видов Каналетто.

Русские поезда топятся дровами, а не каменным углем, как в западных странах. Березовые или сосновые поленья уложены в поленницы на тендере, и запас их пополняется на станциях, где устроены дровяные склады. Старики крестьяне поговаривают, что, ежели так пойдет и дальше, на святой Руси из изб будут вытаскивать бревна, чтобы натопить эти печи. Но до того, как срубят леса, по крайней мере те, что растут вдоль железных дорог, геологи найдут залежи антрацита или каменного угля. Эти нетронутые недра конечно же скрывают неисчерпаемые богатства.

Поезд наконец тронулся. Справа, на старой проселочной дороге, остались позади Московские ворота, я видел, как убегали последние городские дома, все реже встречались за дощатыми заборами их деревянные, крашенные по старинной русской моде стены и зеленые крыши в снегу. По мере того как мы удалялись от центра, дома красивых кварталов, походившие на здания берлинского, лондонского и парижского стилей, сменялись строениями более национального характера. Петербург исчезал, а золотой купол Исаакиевского собора, шпиль Адмиралтейства и пирамидальные верхушки Сторожевой церкви, голубые купола, усеянные звездами, и оловянные луковицы колоколен все еще сияли на горизонте, а все они вместе походили на золотую корону на подушке из серебряной парчи. Дома людей словно уходили в землю, тогда как дома божий устремлялись ввысь, к небу.

Пока я смотрел в окно, из-за разницы между холодом снаружи и внутренним теплом на стеклах вагона стали вырисовываться, словно отпечатки древних растений на камнях, ветвистые рисунки цвета ртути, которые очень скоро переплелись, обозначились широкими листьями, образовали чудесный лес и так покрыли серебристой амальгамой окно, что видеть пейзаж стало вовсе не возможно. Конечно, не придумаешь ничего красивее этих перьев, арабесок и филиграни льда, так изящно выписанных рукою зимы. Это одна из поэтических особенностей Севера, при виде которой воображение рисует нам гиперборейские миражи. Однако, с час полюбовавшись на них, вы нетерпеливо сетуете на это покрывало из белых кружев, мешающее вам и видеть, и быть видимым. Вы негодуете, чувствуя, что за шероховатым стеклом проходит целый мир неизвестного, который, вполне возможно, никогда больше не предстанет перед вашими глазами. Во Франции я без церемоний опустил бы окно, но в России это скорее всего было бы смертельной неосторожностью: мороз, всегда поджидающий свою жертву, протянул бы в вагон чудовищную лапу северного медведя и ударил бы меня своими когтями. На улице можно еще с ним бороться как с врагом жестоким, но в общем благодушным в своей строптивости. Но не впускайте его к себе в дом, не приоткрывайте ему ни окон, ни дверей, ибо тогда он вступает в беспощадный бой с теплом, забрасывает его своими ледяными стрелами и, получив такую стрелу, вам будет крайне трудно излечиться.