Путешествие в Шахристан

 - А я ей цветы дарил. Стихи вот, в пень их заверни, писать сдуру стал... - не прекращал сокрушаться граф. - Хотя какие это стихи? Так, баловство одно, перевод бумаги.

 К моему деликатному предложению оценить качество стихов граф отнёсся на удивление равнодушно: несколько мгновений подумал, пожал плечами и протянул мне запечатанный конверт. В ответ на мой вопросительный взгляд он сам молча сломал печать и жестом дозволил мне прочитать то, что под печатью скрывалось.

 Ах, как жаль, что любезное разрешение Его сиятельства поведать без утайки историю нашего путешествия не распространялось на разглашение этих виршей. Поистине, они могли бы украсить любой поэтический сборник! Конечно, над рифмами и строем предложений имело смысл несколько поработать, но эти недочёты с лихвой компенсировались экспрессией и яркостью образов, наипаче же той страстью, которая была вложена не только в слова, но и в самый дух стихов - и страсти этой невозможно было не почувствовать даже самому грубому сердцу! Не думаю, что даже сиятельный повелитель Сулеймании в приливе вдохновения смог бы подобрать для какой бы то ни было из своих наложниц такие слова, которые нашёл граф для своей возлюбленной.

 Обо всём этом я не преминул сказать и Петру Семёновичу, присовокупив по случаю, что отнюдь не ожидал обнаружить в графе таких талантов - но тот лишь вяло махнул рукой, а после закончил своё невесёлое повествование как бы мимолётным замечанием о том, что в конце концов выяснилось то, чего невозможно было утаить: Пахлава-апа не только была замужем, но и испытывала к своему молодому супругу самые тёплые и искренние чувства!

 Я не рискнул спросить, каким образом Пётр Семёнович узнал об этом обстоятельстве, но именно это известие, без сомнения, ускорило его отъезд из Шахрабада и склонность к потреблению весьма посредственных хмельных напитков в Ширин-Алтыне.

 Пока граф, так и не притронувшись к еде, требовал всё новых и новых порций сливянки, с чайханой произошли некоторые изменения: светильники на стенах были потушены, те же, что стояли без огня вокруг помоста, наоборот, были зажжены, на помост, оказавшийся сценой, взошли несколько музыкантов со струнными инструментами в руках, и мы стали свидетелями замечательной шахрайской застольной традиции - вечера песни. Вслед за музыкантами на сцену поднялась миниатюрная певица в эффектной мини-парандже, бывшей не столько продолжением окружавшего нас сулейманского антуража, сколько пародией на него. Впрочем, одеяние солистки, представленной хозяином чайханы как Ля Ляфа, нельзя было назвать ни вызывающим, ни фривольным: оно удивительно гармонично подходило её ладной и весьма женственной фигурке, лишь усиливая то обаяние, которое излучал её живой и умный взгляд.

                           

 Ля Ляфа-апа

 Впрочем, испытывая тягостное впечатление от рассказанной графом истории, я не склонен был рассматривать певицу в тот вечер, а составил своё мнение о ней позже, её выступление в чайхане оказалось для всех нас встречей первой, но не последней. И выступление это, надо сказать, вызвало живой интерес у разномастной публики, собравшейся на вечер. Ля Ляфа не забывала каждого из слушателей одаривать улыбкой, особенно очаровательной от видимой скромности, однако к концу вечера даже я стал замечать, что видный наш граф получал от певицы едва ли не столько же внимания, сколько все остальные вместе взятые. Пётр Семёнович заметил это явно куда раньше меня, и не отрывал взгляд от шахрайской солистки, судя по слышанному мной из разговоров за соседними столиками, шантоньского, которая, в свою очередь, уже которую песню исполняла словно для него одного.

 Когда после выступления предприимчивый хозяин стал обходить гостей, предлагая букеты (за три цены, как я не преминул заметить про себя) для желающих сделать комплимент певице, то граф, не торгуясь, скупил все цветы и велел довольному хозяину нести их за кулисы, куда, предварительно уничтожив остатки вина на нашем столе, Пётр Семёнович направился и сам. Вернулся он всего через несколько минут, но я сперва не узнал в нём ни давешнего депрессивного посла, ни предприимчивого лукоморского аристократа народных кровей - ибо был граф весел и словоохотлив, а во взгляде его мечтательность вытеснила все иные осмысленные эмоции. Признаюсь, я не решился напоминать ему о его же рассказе часовой давности, ибо на ещё один вечер превращения сливянки в компот ни моих магических сил, ни вместительности моего организма могло бы не хватить...  

Ч а с т ь 10 Ширин-Алтын