Путешествие в Сибирь 1845—1849

Пользуясь короткими свободными от лихорадки промежутками, я написал во время моего пребывания в Иркутске несколько скудных путевых заметок, которых, однако ж, премудрый врач мой не позволил мне докончить. Я полагаю, что для бюллетеня они не будут годиться, и потому прошу вас переслать их в таком случае к асессору Раббе в Гельсингфорс. Со следующей почтой я вышлю на имя Академии 8 тюков под № 39—46 с вещами, принадлежащими частью мне, частью Академии.

VI

Асессору Раббе. Иркутск, 12 (24) августа 1848 г.

Опять я целые две недели пролежал больной, страдая в одно время ежедневной лихорадкой, кровавым поносом и скорбутом. Разумеется, что здесь, в Иркутске, я не имел недостатка в медицинском пособии, боюсь только, что здешние эскулапы слишком уж усердно потчевали меня опием и что я не скоро отрезвлюсь от произведенного им опьянения. Все члены расслаблены, а голова тяжела и кружится. Чтобы избавить меня от этих припадков, врачи запретили мне все занятия, напрягающие мыслительные способности, и в особенности всякое писательство, а потому будь доволен на этот раз и сим немногим.

При теперешней хвори моей, конечно, всего умнее было бы остаться до зимы в Иркутске, но атмосфера этого города до того тесна, что я уже давно рвусь отсюда. Мне хотелось бы добраться хоть до Омска, но лихорадка решительно мешает определить что-нибудь заранее. Во всяком случае адресуй по-прежнему все письма и посылки в этот город. Там, вероятно, уже лежат несколько пакетов от тебя, потому что последние полученные мною от тебя письма писаны еще в начале апреля. Если бы мне пришлось остаться в Омске до зимы, то во всяком случае о литературных занятиях не может быть и речи, потому что, за исключением начала остяцкой грамматики, все мои книги и бумаги отправляются с нынешней почтой в С.-Петербург. В настоящую минуту у меня только одна цель — возвратиться живым в Финляндию, и этого слишком уже довольно для моих слабых сил, особенно в такое время, когда во всей земле Рюриковой — от Петербурга до Тобольска — свирепствует холера. Неужели «вечный жид» не возвратился еще в Финляндию?

P.S. В прилагаемом извлечении из письма к Шёгрену ты найдешь подробные сведения о моей последней болезни. С этой же почтой посылаю и подробное донесение.

VII

Статскому советнику Шёгрену. Красноярск. 3 (15) ноября 1848 г.

Печальное происшествие помешало мне писать вам о моих последних приключениях. Как ни ничтожны они сами по себе, зная, однако ж, участие, которое вы во мне принимаете, приступаю к горестному повествованию моих страданий в продолжение последних двух месяцев.

На пути из Иркутска в Красноярск в августе месяце я прибыл однажды поздно вечером в деревню Балай Канского уезда, верстах в 80 от Красноярска. В этой деревне я решился переночевать не столько ради отдыха, сколько потому, что ожидал пароксизма лихорадки, которая с самого отъезда из Иркутска посещала меня аккуратно через день. Против всякого ожидания, пароксизма на этот раз не было, и я лег спать в приятной надежде, что на следующий день мне можно будет продолжать свой путь в Красноярск, приняв, однако ж, на всякий случай из предосторожности, чтоб пароксизм не развился ночью, лекарство, прописанное мне знаменитым врачом в Иркутске. Как ни было невинно это лекарство, но оно всякий раз возбуждало кашель и боль в груди, а потому я и перестал принимать его, но в Балае мне вздумалось прибегнуть к нему снова и еще в последний раз. Как прежде, так и теперь поднялся тотчас же невыносимый кашель, но на этот раз вместе с тем хлынула еще горлом кровь, да так сильно, что и я сам, и все окружавшие меня думали, что пришел последний час мой. Так как мне было известно, что в подобных случаях помогает кровопускание, то я напряг все свои силы, чтобы как-нибудь отворить себе кровь, но никак не мог. Видя, что бесплодные мои усилия только увеличивают кровохарканье, я вверил свою судьбу провидению, а между тем старшина деревни послал без моего ведома в Красноярск рапорт о случившемся со мной и просил тамошнего губернатора о немедленном доставлении медицинского пособия.