Путешествие в Сибирь 1845—1849

Между прочим, благодаря нескольким малочисленным самоедским племенам, которые оставались до сих пор неизвестными и на которых я неожиданно наткнулся на Верхней Оби, алтайское происхождение финнов приобрело математическую достоверность. Вследствие этого открытия теперь можно проследить почти непрерывающуюся цепь самоедской семьи народов от Архангельска и Мезени вплоть до прибайкальской страны. Но что же тут общего с финляндскими делами — спрашиваешь ты меня. На этот вопрос я думаю в скором времени послать ответ в С.-Петербургскую Академию наук, но не могу удержаться, чтобы не выболтать тебе следующего: язык новооткрытых самоедов обнаруживает встречающимися в нем изменениями букв и другими особенностями такое близкое сродство между финским и самоедским, что если последний и нельзя считать членом финского корня, то во всяком случае нельзя не признать языком, находящимся в ближайшем сродстве с финским. Из этого следует, что оба народа должны иметь общую точку исхода, а что этой точкой может быть только Алтай — это доказывается еще и некоторыми другими фактами. В продолжение лета я несколько ознакомился и с татарским языком и открыл, что финский и татарский языки не только в грамматическом отношении, но и множеством слов обнаруживают такие важные сходства, что близкое сродство их не может подлежать никакому сомнению. А татары, как известно, принадлежат также к числу древнейших алтайских народов, равно как и монголы, которых в последнее время начали считать отраслью тюркского племени, имеющей и по языку сродство с турками, или татарами. Следовательно, и этот путь приводит нас к Алтаю как к первоначальному отечеству финнов. К этому присоединяется еще и то, что остяки, составляющие несомненную ветвь финского племени, распространены почти до помянутого хребта. Наконец, нельзя также не заметить, что многие названия мест в алтайских странах — финского происхождения. Так как все вышеприведенное невольно приводит меня к предположению, что наш язык и наша древнейшая история находятся в самой тесной связи с языком и с историей татар и монголов, а может быть, и тибетян, и китайцев, то со временем, если Бог пошлет мне здоровья и сил, я думаю обратить свои исследования и на этот предмет.

Мой спутник также имел намерение заняться изучением монголо-татарских языков и полагает, согласно со мною, что самое удобное место для этого — Казань, богатая источниками и в историческом отношении. Так как вследствие этого Бергстади может выехать из Сибири раньше меня, то я желал бы знать, не соблазнятся ли казанец-магистр Альцениус или студент г. Борг на поездку в Сибирь. В случае крайности я удовольствовался бы любым молодым, добрым и веселым студентом, лишь бы только он знал немецкий язык. Даровой проезд и стол — единственные выгоды, которые я могу предложить ему. Впрочем, об этом поговорим еще впоследствии.

Ill

Статскому советнику А. И. Шёгрену. Сургут. 12 (24 августа) 1845г.

В деревне между Силярским и Сургутом нагнал меня десятник и вручил мне вместе с другими и ваше письмо. Это было с неделю тому назад. Теперь я посылаю только заметки о путешествии из Тобольска в Самарову. О поездке из Самаровой в Сургут я не написал еще ничего, надеюсь, однако ж, до отъезда отсюда что-нибудь приготовить. Здесь, в Сургуте, я думаю пробыть еще недели три для изучения некоторых остяцких наречий, сходящихся в здешних местах. Куда отправлюсь отсюда — не могу еще сказать: город в настоящую пору почти пуст, и я не нашел никого, кто бы мог указать мне прямой путь к Енисею. Я спросил о нем заседателя и получил в ответ: «Мы дороги не запираем». Священник утверждает, что до сих пор никто прямой дорогой к нему не ездил еще, но предполагает, что если такой путь возможен, то он очень будет интересен. Дьякон говорит, что отец его, живущий священником на реке Вахе, когда-то ездил к реке Тазу, но как и в какое время года, не знает. Из здешних же жителей ни один не предпринимал еще такого путешествия. Итак, в этом отношении я нахожусь в совершеннейших потемках. Просветлеет, я не премину уведомить вас о своих намерениях.