Путешествие в страну детства

Тетя Маша сообщила новость: на Алтае, в селе Волчиха, ударил из земли святой ключ! Будто от рук большевиков погибли там два благочестивых брата, имевших крепкое хозяйство. И вот из их-то могилы и пробился родник. Потекла речка. В ней люди, угодные богу, будто бы видят плывущие иконы.

К святому ключу стали ездить верующие. Пронеслась молва, что больные исцеляются в его святых струях, а из припадочных, которых называли «бесноватыми», изгоняются бесы.

На этот ключ собралась и Нина. И меня стала уговаривать поехать с ней.

— Прокатись,— сказал Шура,— увидишь много любопытного.

— Так ведь не бывает видений! Нам в школе рассказывали, как это все устраивали…

— Конечно, не бывает… Просто людей посмотришь. Новые места увидишь. Алтай.

Сначала мы с Ниной ехали поездом, а потом через лес — на телеге…

Воздух краснеет от заката. Я сижу, свесив ноги. Кусты и высокая трава метут по моим сапогам.

Рядом сидит Нина, как всегда молчаливая, погруженная в какую-то думу.

Каждое дерево, куст, травинка, комок земли отбрасывают длинную, резкую тень.

Между соснами и березами краснеет. В лесу смеркается. Он какой-то разбойничий: грозный и очень гулкий. Кашель возницы, его понукания, фырканье лошади, стук копыт и колес по корневищам, оплетавшим дорогу, звучат на весь лес, будто под сводом собора.

Я чувствую себя бесприютно, хочется домой, где остались приятели, два белых голубя и прекрасный змеек. Его сделал Шура. И даже нарисовал на нем красную смеющуюся рожу. И трещотку приладил.

Уже темнеет, когда въезжаем в село. В поле, где пробился ключ, горит много костров. Дома переполнены приехавшими.

Кое-как мы устраиваемся в одной из изб. На полу лежат женщины с котомками под головами.

Невидимая в темноте старуха рассказывает, что на могиле замученных братьев был крест. Безбожники решили его срубить. После первого же удара топором из креста потекла кровь и раздался голос: «Мы все вам прощаем»! Безбожники тогда покаялись и уверовали в «господа бога, милостивца нашего».

В темноте вздыхают, охают, шепчут молитвы. По низу тянет холодком, ползет резкий запах полыни и сырости от недавно вымытого пола.

Кто-то рассказывает, что ночью видели на могиле горящие свечи.

Я замер. Жутковато в этой душной, шевелящейся, шепчущейся тьме.

Нина лежит рядом недвижно и молча. О чем она думает? Что она за человек? Почему она стала, как монашка? Ведь мы росли все вместе, и вот Мария, Шура, Алешка не верят в бога, а Нина… Что с ней случилось? Я заметил, что Шура оберегает ее, не дает нам смеяться над ней…

Рано утром, на зорьке, мы идем к ключу. Мелкая, светлая речечка извивается, струится по чистому песку. На берегах шумит народ, как на ярмарке. Жуют сено лошади, торчат, задранные в небо, оглобли телег. Белеют палатки, шалашики. Из дерюг и самодельных полосатых половиков на телегах устроены шатры. Виднеются подстилки из ветвей и сена прямо под телегами. Кое-где дымятся, угасая, костры.

Люди копошатся вдоль речонки. Они умываются «святой водой», пьют ее, черпая ладонями, чашками, набирают в ведра, крестясь, берут камешки, горсти песка, чтобы увезти с собой.

Голые женщины и мужчины, не стесняясь, шепча молитвы, ложатся в речку, зарываются в песок.

Слепые, глухие, хромые, с язвами на теле припадают к воде, жаждая исцеления. Закатив глаза, с пеной на губах, бьются на земле бесноватые, предсказывают скорый конец миру.

Старухи с неистовыми, высохшими лицами, благообразные, бородатые мужики крестят их со всех сторон, волокут к речке, окунают, выгоняя бесов.

Двое «батюшек» в ризах торопливо, словно испуганно, махают кадилами, дребезжаще поют молитвы. И все это среди поля, травы, у речки выглядит таким неправдоподобным, точно я вижу какой-то фильм о старине.

А Нина, по-старушечьи завязав платок под подбородком, идет взволнованная.

Кучки людей в разных местах склоняются над речкой, ждут появления икон. Одна старуха, глядя в колодец, вдруг начинает кричать:

— Глядитя! Глядитя! Вся у сиянии плыветь! Божья матерь с младенцем на рученьках плыветь! — завороженная старуха крестится.

Я заглядываю в колодец и ничего в нем не вижу, кроме отражения солнца.

— Вся у сиянии! — одурело восклицает старуха. Весь день я брожу по берегу речки, купаюсь. И вдруг, уже в конце дня, какая-то девчонка заорала благим матом:

— Вижу! Вижу!

Я подбегаю. Она показывает на воду. И вижу я: шевелится на дне песок, и из него медленно, толчками выбивается икона. Старая, закопченная, как у матери в кухне. Богородица с маленьким Христом на руках. Она выбирается из песка и, колыхаясь, тихо плывет к берегу.

— Вот она! — кричу я.— Вот!

— Вот она! — орет девчонка.

Толпа загудела, с глухим лошадиным топотом ринулась к нам, запаленно сопит за нашими спинами. Мы сидим на корточках.

— Где? Где? — умоляюще стонут вокруг. Никто не видит икону.

— Да вот она! — показываю я и сую руку в воду, чтобы схватить икону. Рука проходит сквозь нее. Икона дрожит, расплывается, как разбитое отражение, и снова уходит в песок.