Путешествие в Тунис

Зашел в соседний переулок. Матрона с необъятной грудью, опять-таки за сорок, о чем-то толковала с маленьким седым типом в пиджачке, похожим на старого азербайджанца в кепке. Он шагнул вперед и резко остановился: там двигалась орава арабской молодежи, высвистывая что-то и горланя. Он, как заблудший гяур, впал в замешательство, пошел назад. Грудастая матрона зажигала свечку в своем оконце. Она одарила его грустной улыбкой.

— Можно к тебе? — Ее улыбка стала еще грустнее: «Мой милый, у меня мужчина. Я не могу сейчас», — ответила на старом колониальном французском (наверно, начинала еще при белых колонизаторах в Бизерте).

— Прости! — выдавил он и повернул стопы. — Малыш, — ответила она, — не стоит извинений. Прощаю тебе все.

— Малыш! — он дернул себя за мочку уха, — уж 46 стукнуло, седые волосы и брюхо. Однако — слышать это было приятно.

— Заноза в мозгу или подцентре секса? — Он вспомнил этот чудовищный обложенный язык и двинулся в тупик по новой. Старухи приветствовали по пути безумного гяура.

Та, первая «красавица» не изменила позы. Как ему показалось, она стала еще безобразней. На краткий вопрос — почем — она ответила — 30 динаров.

— Ты что, с ума сошла?

— Ну ладно, двадцать.

Вошел, ощупал карманы, здесь ли презервативы. Она закрыла дверь — без всякой щеколды, просто притворила — плохо сколоченную деревянную калитку, потом присела за столом. Тут он и смог ее разглядеть получше. Такого монстра он еще не видывал ни разу. Старуха в подмосковном колхозе, уборщица в общественном сортире — и та была бы лучше. А эта — стара, страшна как две войны, физиономия изрыта оспинами, покрыта слоями дешевой местной краски, и подлые глаза убийцы.

— Давай деньги! — сказала твердо, подобно ассасину. Он протянул послушно 20 динаров. Она прошла за занавеску, спустила халат — фигура старой зэчки, одно плечо выше другого, шрамы и вспухшие артерии. Груди, вскормившие не одно поколение арабчат. На ней — допотопные черные трусы. Прежде чем снять, сказала твердо: «Еще 10 динаров!» Он понял, что лучше не возражать, что он в плену. Послушно протянул динары. Она их спрятала под тюфяком, потом стащила черные трусы и приказала — давай!

Страшенный, заросший мохом живот. «А как же — мусульманки ведь бреются!» — хотел сказать, однако сдержался. Наверное, она принадлежала к касте неприкасаемых, которые и мусульманских обычаев не соблюдают. Достал пакет презервативов «Лондон-суперлюбрикейтед», она их вырвала — давай сюда! — вцепилась остатками гнилых зубов, пыталась разорвать, однако не получалось. Она измазала пакет слюной, но твердый английский целлофан не поддавался.

Тогда он обнаружил путь к спасению. Сказал: «Давай, потереби свою мочалку». Она раздвинула усохшие венозные конечности и стала теребить.

Какие там и сказки тыщи и одной ночи, и крестоносцы, взявшие Эдессу и Эдирну, Наполеон, дошедший до Газы, и Александр Македонский в Александрии! Скорее всего, французский спецназовец-парашютист, забредший ненароком в «Карти» и здесь подвергшийся разбойному…

…Как зачарованный, стоял над этой диковинной кушеткой, где старая разбойница изображала страсть.

Так сошлись пути Ближнего и Среднего Востока, тропы дервишей и «новых русских». Ленивая и вязкая жидкость сползла с полупривстатого и шлепнулась на глинобитный пол, чуть не задев оцепеневшего североафриканского таракана. Она же, шкуреха, совсем вошла во вкус и дергалась, подмигивая разбойничьим глазом.

— Прекрати! — велел он ей, и она, как ни в чем не бывало, поднялась с кушетки.

Подняв воротник пиджака, он прошлепал меж печальных ниш, ленивых старых потаскух и вышел за крепостную стену. Шофера, разумеется, не было, и он поймал другого. Это был настоящий мусульманин. Он уловил скорбный запах разврата, исходивший от гяура, и, брезгливо поджав губы, помчал обратно к отелю «Риад Палмс». Взял чаевые, не сказав «спасибо», и скрылся восвояси.

На следующий день

Весь следующий день он провел на балконе в неком оцепенении. Рваные серые облака неслись над Хаммаметским заливом. Погода была пасмурная, нетипичная для этих мест. А он все сидел в одних трусах, комкал письмо Инны и бормотал, подливая себе виски.

Неужели преступные половые инстинкты могут завести так далеко?

Так далеко.

Так далеко.

Так далеко.

К ужину понял: «Да, могут! Ну и что?»

Сразу стало легче на душе, он наскоро оделся, побрызгался одеколоном и пошел на выход.

Эпилог

(холл гостиницы «Риад Палмс», 11.5.96)

— Ты слишком много куришь! — сказала одна из двух подружек-путан.

— А вы — вы слишком красивы, — ответил он и достал очередную сигарку «Кафе-крем». Воистину голландец Генри Винтерманс делает сигары лучше, чем американец Свишер в Джексонвилле. Хуже его сигар «Кинг Эдвард» он ничего не курил. Но мировая вышка — конечно — швейцарец Зино Давидофф. Одесский еврей, осевший в Швейцарии. Галстуки, одеколон и прочая. Когда одна знатная француженка увидела, что он курит «Давидофф», то просто зауважала до крайней степени.

— Как вас зовут?

— Сара и Басма.

— Вы занимаетесь любовью за деньги?