Путешествие в Тунис

Это ее вторая поездка сиделкой. До этого — Австрия. Сама живет в Кошице — это такая дыра в восточной Словакии. На жизнь заработать трудно. Из Кошице убежали все молодые медсестры и прочие мобильные кадры. Цель — Австрия, Германия. На заработки уехал и муж — в Россию, в Воронеж, где что-то строит.

Так вот. Она стала рассказывать про службу у этой немки. Свет тусклый, вагон потряхивает, поезд приближается к Пльзени, и этот словацкий диалект, похожий на чешский, но ближе к украинскому. Какой-то восточный праязык.

Короче, хозяйка-немка — жирная свинья, она ее носила на руках, сажала на качалку и горшок. Однако старуха ее шпыняла и важно соблюдала все эти дойче-ритуалы: тринкен кафе каждые три часа, и многозначительное молчание. Даже инвалиды и старики в Германии полны важности.

Стареющая нация немцы: либо без детей, либо дети не хотят ими заниматься. А деньги есть. И эта пфлеге (уход) стоит в среднем 50 евро в день. Из них в Регенсбурге Славка получала 30, а остальное брало агентство по найму. Вот так вот и живут-стареют эти немцы и пробавляются славянской кровью и заботой.

Она разговорилась, даже подсела к нему, притерлась, показывая некий документ от агентства. Он подумал, что трахнуть ее ничего бы не стоило, однако смущало два момента. Первое — у нее были какие-то не очень здоровые зубы, темноватые, что ли. Второе — показалось, что пахло каким-то потом, похожим на залежавший лук. И, главное, ехал он домой к жене, где через 2–3 часа должен был исполнить супружеский долг.

Однако возбуждение проникло в кровь, он вышел в туалет, полил макушку водой из трясущегося умывальника и тщательно причесался. Выйдя в коридор, все же унял свой пыл, подошел, извинился, сказал, что ему пора идти, и в своем вагоне крепко проспал до самой Праги.

Прага, 2005

III. Рассказы о Гражданской войне

Русский пирог

Прохладным майским вечером 1919 года необычный пассажир вылез из поезда «Берлин — Москва» на Брестском вокзале. Высокий, худой, в черном пальто до пят. Длинный нос, золотое пенсне да шарф через плечо — вот и все его приметы. Нес он докторский саквояж, а других пожитков у него не было.


— Дядя, дай копеечку, — подскочил к нему беспризорный.


— Бог подаст, — с заметным акцентом сказал дядя. Повел ноздрей, осмотрел перрон и направился к выходу. На улице взял он извозчика и приказал: «Отель»!


Путь пролег по сумеречной Тверской. Витрины были выбиты и вдобавок не заколочены досками. Над вывеской «Гржимайло и Ко» написано было мелом «Долой саботеров!», а в полуразобранном доме копошились тени.


— Издалека пожаловали? — спросил извозчик.


— Издалека, — был ответ.


— Плохо снарядился ты, барин, — сказал извозчик, — вот тебе тулуп.


Иностранец что-то тявкнул и надвинул шляпу на нос. Совсем стемнело. Фонари не горели.


— В интересное время мы живем, — вздохнул извозчик, — охренительное по бесподобию своему. Голодно, холодно, а ведь говорят, через десять лет всего будет доста. Царство разума, говорят.


— Что?


— Какой отель прикажете?


— Вези куда знаешь. Лишь бы чище да лучше.


В «Метрополе» все было занято, в «Национале» тоже. Извозчик хлестнул лошадь, и они въехали в Неваляевский переулок. На поблекшем фасаде пансиона «Иверни» висел плакат: «Деникину в морду красным сапогом вдарь!»

Заспанный вахмейстер вышел, придерживая свечку.


— Надолго?


— На ночь.

Дверь закрылась за иностранцем.


— Занесло тебя, барин, — сплюнул извозчик и покатил прочь.


В темном номере на третьем этаже иностранец залез в ледяную постель и попытался заснуть. За перегородкой стонала дама, на улице лаяли собаки, время от времени хлопали выстрелы. Иностранец задумался.


Что общего между французским атеизмом и русским мессианизмом? Вероятно, связь есть. Барон Ленорман — живое тому подтверждение. Жильбер К., барон Ленорман, происходил из древнего бретонского рода. Детство провел в родительском поместье, был отдан в иезуитский коллеж. В 17 лет порвал с религией и отчим домом, стал шляться по парижскому дну. Идеи анархизма и безбожия овладели юным сердцем. В этом, как и во всем прочем, барон преуспел.

В 1908 году вместе с другом, беспутным русским графом Посадским, Жильбер гулял по Монмартру. Обсудили политику, выпили пива. За соседним столиком кто-то высказал христианский лозунг. Жильбер вздрогнул, встал и двинул речь. Он яростно атаковал, ссылаясь на Дидро, Лео Таксиля и современную науку. Бога нет! Лишь безбрежная материя и отчаянная борьба клеток. Все остальное — мистика и дурь!

Противник был разбит. Из собравшейся толпы вылетел человек с бородкой, в шляпе и, картавя, представился: «Рачковский! Весьма покорен. Путаницы много, но и сермяга несомненная. Приходите к нам на чай!»

Так Ленорман сблизился с большевиками. Ходил к ним беседовать и выучил русский язык, поверил в миссию Восточной Европы. Позже, в разгар войны, сидя в окопах Арраса, узнал он о революции в Петрограде и подумал: «Пора туда».