Путешествие в Закудыкино

Поддавшись общему азарту, я метнулся в реку, но в охоте за ЕДИНСТВЕННЫМ венком – самым большим, самым ярким, заметно отличавшимся от других на фоне чёрной воды, слегка посеребрённой сиянием огромной луны. Неотрывно следя за ним с того самого момента, когда он был любовно отпущен трепетной рукой главной русалки-невесты, я помчался в погоню за довольно сильным течением реки, разбивая в брызги прохладную плоть воды и не замечая её сопротивления. Не прошло и минуты, как я настиг его и водрузил себе на голову, словно царский венец, будто золотой лавровый венок древнего олимпийца в ознаменование победы. Казалось, само провидение, устроившее нашу с Настей встречу на автовокзале, сблизившее нас в полночь на том берегу, сейчас окончательно вручало мне свой главный приз – результат признания моих заслуг, оправдание моих усилий. Но не тут-то было.

«Русалочки», выбравшись на берег, одна за другой бросались со всех ног в чёрную чащу леса, по мере того как их венки становились достоянием парней. Ведь коронованные таким образом мужчины являлись теперь как бы правообладателями их девственности, оберегать и охранять которую, пусть даже бегством, предписывали законы девичьей чести. Чтобы назвать девушку своей невестой, отвоевать у реки её венок оказалось ещё недостаточным. Нужно было, отыскав, нагнав свою избранную в ночном лесу, обрести вместе с ней чудесный, таинственный цветок папоротника.

И вновь преодолевая сопротивление воды, к тому же изрядно усиленное течением, я метнулся на сушу в погоне за тающей в темноте ночи фигурой моей русалки, моей Насти.

Ещё не выбравшись на берег, я увидел, как моя невеста удаляется всё дальше и дальше, всё больше и больше растворяясь в ночном мраке. Как она подбежала уже к непроглядной стене леса и вот-вот, через мгновение, сделав один только шаг, скроется с глаз моих словно видение, как исчезает призрак с первым несмелым, но неизменно победным лучом солнца. Я чуть не закричал от отчаяния и боли. Но она вдруг остановилась, оглянулась в мою сторону, будто поджидая, дразня и подбадривая меня для последнего усилия, последнего рывка из сковывающих движение объятий водной стихии. Мне даже почудилось, что она зовёт меня, призывно маня рукой. Тогда, собрав в кулак все силы и волю, я с шумом и фейерверком брызг вырвался на берег. В этот момент она исчезла в чёрной чаще, растворилась среди вековых дерев и густого кустарника, растаяла, как сон от внезапного пробуждения…

Но я точно запомнил место, поглотившее её милую фигуру. Больше того, я был уже рядом и спустя ещё мгновение ворвался в плотную черноту леса, как сумасшедший. Или как влюблённый, что в принципе одно и то же.

Не замедляя темпа, на бегу довольно быстро привыкая к кромешной темноте, я скоро смог уже различать впереди её мерцающий в лунных проблесках образ и ещё более прибавил прыти. Лес временами помогал мне, как бы расступаясь в стороны и предоставляя простор моему стремительному бегу. Но когда я уже, казалось, настигал свою «жертву», был в шаге от неё, он неожиданно сгущался, сплетался спутывающей движение паутиной, больно хлестал по щекам колючими лапами елей, хлёстко стегал плечи и спину голыми упругими ветками сухостоя. Было удивительно, почему эта экзекуция – довольно чувствительная для меня – совершенно, казалось, не беспокоила её, не доставляла страданий и даже просто неудобств такому юному, нежному, к тому же практически обнажённому телу? Тогда я снова отставал, а иногда и вовсе терял Настю из виду. Но стоило мне остановиться, за какой-нибудь крохотный миг до отчаяния, до крика бессильной ярости, как я вновь обретал милый образ, манящий, дразнящий меня, зовущий за собой. И снова гонка, снова расступившиеся как по приказу вековые стволы-великаны, и бегущая в лунном сиянии красавица – почти настигаемая, совсем рядом, вот уж близко-близко, протяни руку и хватай за разгорячённые бегом и страстью точёные плечи….

И вновь хлёсткая колючая пощёчина, от которой трезвящий ток по всему телу. «Русалка», похоже, издевалась надо мной, и природа, казалось, ей в этом помогала.

Наконец, я выбился из сил и рухнул в густую мягкую траву посередине небольшой поляны, ярко освещённой лунным светом и окружённой со всех сторон частоколом неприветливых сосен и елей. Я лежал, уткнувшись лицом в нерукотворный нетканый лесной ковёр, и жадно вдыхал всей грудью дурманящий запах лесных трав, сладковато-пряный аромат диких цветов и ягод. Мне казалось, что я больше никогда не встану, растворюсь в природной стихии, срастусь с ней, и, подобно мифологическому Купале, обрету единство со своей Настей-Мавкой лишь в растительном царстве. Здесь, посреди этого девственного, заповедного леса. Я был не против. Я даже был «за», предпочитая в этот миг холодной, злой суете человеческого мира мир цветов, пусть простых, не ярких, не подкупающих придирчиво-эгоистичный вкус оранжерейной породистостью, но таких чистых и искренних, как сама Любовь.

– Ты устал, умаялся, бедный? – услышал я над собой тихий и нежный, знакомый, но почему-то вовсе не родной голос.