Путешествие в Закудыкино

– Подожди! Я с тобой, – удержал я её, и стыдливая волна снова пробежала по всему моему телу от макушки до пят. – Как же я тебя отпущу одну? А вдруг что случится? Нет. Я с тобой. Я же мужчина.

Она улыбнулась, и мне показалось в лучах заходящего солнца, что улыбка её была не совсем обыкновенной, чуть теплее, чуть искреннее, чуть женственнее. А может, мне это только показалось.

– Вот такой ты мне…, – она остановилась на полуслове и взяла меня за руку. – Пойдём.

Мы шли, осторожно пробираясь сквозь густые заросли кустарника, поминутно останавливаясь и прислушиваясь к звукам ночи. Здесь, в этих почти заповедных местах, где простор необъятен и глубок, а воздух настолько чист и свеж, что кажется, сам звенит и поёт в оглушающей тишине, эти предосторожности были отнюдь не лишними. Ведь каждый посторонний звук тут беспрепятственно разносится на сотни вёрст от своего источника. Но Настя оказалась опытным диверсантом, не раз оставлявшим с носом бдительных охранников рубежа. Никто и ничто не помешало нам пройти весь путь, а когда прямо перед нами вдруг, как по волшебству, открылся посеребрённый светом полновластной уже луны простор реки, я чуть не вскрикнул от неожиданности. Она тихо и степенно несла свои воды куда-то на север, к океану, бережно омывая и начисто вымывая из тела древнего края всё наносное, ненужное, и сохраняя в первозданности всё основополагающее, промыслительное, кажущееся нам сегодняшним былинным и даже сказочным.

– Вот она какая, наша матушка-река, – тихо, но не без гордости сказала Настя, останавливаясь на самом берегу, на небольшом, окружённом с трёх сторон густым кустарником песчаном пятачке. – Правда красавица?

– Волшебная красавица, – ответил я, залюбовавшись действительным очарованием пейзажа.

– Это что. С того берега ещё красивее, ещё волшебнее. Здесь так, присказка, сказка впереди.

Наверное, я бы ещё долго стоял так, неподвижно как изваяние, залюбованный красотой ночной реки, если бы не Настин голос, прервавший моё созерцание.

– Ну, ты так и будешь изображать из себя памятник? Э, нет, не оборачивайся. Лучше отвернись, дай мне в воду зайти.

Я послушно отвернулся. Но справедливости ради должен признаться – О Боже! Что же это со мной происходит?! – не совсем послушно и не совсем отвернулся. Ровно настолько, чтобы краем глаза видеть всё, что нельзя. Чувство стыда, неловкости накрыло меня, даже злость на самого себя за неумение, невозможность противостоять желанию, непреодолимой тяге подглядеть, тайно видеть всё, что творится «за спиной». Я ощущал себя прыщавым подростком, подглядывающим в щёлку женской бани, но ничего не мог с собой поделать.

Я видел, как по лунной дороге идёт, едва касаясь воды ногами, моя мечта – тайная, ревниво скрываемая от всех и от себя самого мечта всей моей жизни. Идёт тихо, легко, невесомо, растворяясь в лунном свете, исчезая в нём, унося с собой покой, рассудительность, здравый смысл и вообще смысл всего сущего, питающий неисчерпаемой энергией механизм, движущий, управляющий жизнью во всей её полноте.

– Робинзон, ныряй скорее, вода просто чудо. Иначе ты никогда не узнаешь, что такое волшебство летней ночи.

Не помню, как я сбросил с себя одежду, как вошёл в воду, как окунулся с головой в лунное сияние, отражённое в реке… как, вынырнув, оказался рядом с ней. Мне не было больше стыдливо-неловко, меня не жёг румянец смущения и нерешительности. Мне было хорошо. Просто хорошо и счастливо, как бывает, когда не нужно никаких компромиссов, когда нет печальной необходимости что-то устраивать и подстраивать, когда всё что происходит, происходит как бы само собой. Когда мысли, слова и дела – одно.

– Ложись на воду и смотри на звёзды. Только не увлекайся, это река, здесь течение. Снесёт, будем тогда голенькие бродить по всему берегу в поисках одежды, – она весело и простодушно захихикала, – представляю себе эту картину. Вон, хватайся за ветку и держись, тогда не снесёт.