Я села в такси и велела шоферу ехать к магазину сестер Коэн на Шафтсбери-Авеню[13].
Имелось две мисс Коэн, и они действительно были сестры. У обеих одинаковые носы и глаза — круглые и блестящие, и обе отличались высокомерием, хотя оно было всего лишь маской. Я знала про этот магазин — модной одежды. Я как-то заходила туда вместе с Лори после спектакля.
В магазине было тепло и пахло мехом. В зале — два высоких зеркала и стенной шкаф с раздвижными дверцами, чтобы можно было видеть ряды платьев всех цветов, висевших на плечиках и ждавших своей участи. Шляпы, кроме одной или двух, — на специальных подставках, находились в комнате поменьше — в глубине магазина.
Две мисс Коэн смотрели на меня: одна — маленькая и кругленькая, вторая — тощая, с желтым лицом.
— Мне хотелось бы примерить вон то темно-синее платье и пальто, которое выставлено в витрине, если можно.
Тощая сестра сделала шаг вперед и улыбнулась. Ее красные губы скривились, а тяжелые веки почти скрыли маленькие блестящие глазки.
Это только начало. Отсюда, из теплого, пахнущего мехом зала, я попаду во все те дивные места, о которых лишь мечтала. Это только начало.
Толстая мисс Коэн направилась в заднюю комнату. Я подняла руки, и тощая мисс надела на меня платье, как на куклу. Платье было длинное и узкое и, посмотрев на себя в зеркало, я увидела, как туго оно облегает бедра.
— Как раз по фигуре, — сказала толстуха, — вы можете даже его не снимать.
— Да, пожалуй, я пойду в нем, — небрежно согласилась я.
Но мое лицо в зеркале показалось мне жалким и испуганным.
За платье и пальто я отдала восемь гиней[14]. Потом вошла вторая сестра, неся две шляпы — темно-синюю и белую бархатную. Они обошлись мне в две гинеи.
Когда я вынула деньги, чтобы расплатиться, тощая мисс Коэн сказала:
— У меня есть прелестное маленькое вечернее платье, оно сшито как будто специально для вас.
— В другой раз, — сказала я.
— Если платье вам понравится, совсем не обязательно платить за него сразу, — предложила она.
Я отрицательно покачала головой.
Толстуха улыбнулась:
— Теперь я вас припоминаю. Мне показалось знакомым ваше лицо. Это не вы приходили с мисс Гейнор, когда она примеряла костюм? С мисс Лори Гейнор?
— Да-да, — подтвердила тощая, — я тоже припоминаю. Как поживает мисс Гейнор?
Толстая мисс Коэн сказала:
— На следующей неделе мы получим новые платья. Последние парижские модели. Приходите посмотреть на них, а если не сможете заплатить сразу, мы обязательно что-нибудь придумаем.
Улицы в тот день казались совсем другими, — так отражение в зеркале отличается от реальности.
Я перешла дорогу и купила туфли в магазине Джейкоба. Потом купила нижнее белье и шелковые чулки, и у меня осталось семь фунтов.
Я снова почувствовала, что больна. При каждом вздохе начинало колоть в боку. Взяв такси, я вернулась на Джадд-стрит.
Камин не был разожжен. Я разложила на постели свое новое нижнее белье и рассматривала его, когда хозяйка вошла в комнату, неся ведерко с углем и растопку.
Я сказала:
— Как хорошо, что вы собираетесь разжечь камин. Мне нездоровится. Не могли бы вы приготовить мне чаю?
— Похоже, вы думаете, что я здесь только для того, чтобы ублажать вас, — заметила она.
Когда она вышла, я вытащила письмо из сумочки и перечитала его очень внимательно, фразу за фразой. «Он ничего не пишет о том, что хочет увидеться со мной вновь», — подумала я.
— Вот ваш чай, мисс Морган, — сказала хозяйка, — и я попрошу вас подыскать себе другую комнату к субботе. Эта комната будет занята с воскресенья.
— Но почему же вы не предупредили меня об этом, когда сдавали ее?
Она повысила голос:
— Мне не нравится, как вы ведете себя, если вам так хочется знать, и мой муж тоже этого не одобряет. Крадетесь в свою комнату в три часа утра! А на следующий день до десяти не можете одеться. Я все видела.
— Но я вернулась вовсе не в три часа! Это неправда!
— Еще никто не называл меня лгуньей, — возмутилась она. — Если вы еще посмеете мне дерзить, я позову мужа, и он скажет вам все, что о вас думает.
В дверях она остановилась и сказала:
— Я не потерплю в своем доме никаких гулящих девиц, понятно?
Я не ответила. Сердце так стучало, что меня затошнило. Я легла и стала думать о том, как болела во время гастролей в Ньюкасле, и о комнате, которая была у меня там, и еще о рассказе, в котором комната становится все меньше и меньше и наконец ее стены стискивают тебя, раздавив насмерть. Он назывался «Железный саван»[15]. Это был не рассказ По, а еще страшнее. «Надо же, эта проклятая комната тоже становится все меньше и меньше», — подумала я. И вспомнила о вереницах домов снаружи, грязных, убогих и совершенно одинаковых.
Потом я взяла листок бумаги и написала: