Путешествие во тьме

Немного отдохнув, я перечеркнула все написанное и начала писать снова, очень быстро: «Ты не можешь нет не можешь это сделать ты сам не знаешь что ты делаешь если бы я была собакой ты не стал бы этого делать я люблю тебя я люблю тебя а ты просто настоящий подлец как все как все — дорогой Уолтер я читала про это в книгах и хорошо знаю что ты думаешь но ты совершенно не прав разве ты не помнишь ты любил шутить потому что каждый раз когда ты клал руку мне на грудь мое сердце готово было выпрыгнуть ты не можешь притворяться ты можешь притворяться во всем другом только не в этом мне надо спросить тебя только одну вещь мне надо увидеть тебя только один раз послушай это ненадолго только на час или полчаса…» И так далее и тому подобное, и листки бумаги по всей кровати.

У кувшина для воды был отбит носик. Я подумала: «Наверняка она скажет, что это я отбила, и заставит платить за него».

Комната находилась в задней части дома, так что шума с улицы не было слышно, иногда только вопли дерущихся или млеющих от любви котов, а утром — голоса из коридора: «Она говорит, что заболела… А что с ней такое?.. Говорит, что грипп… Она говорит…»

Я постоянно держала шторы задернутыми. Окно было — как ловушка. Если вы хотели открыть его или закрыть, нужно было звать кого-нибудь на помощь. На каминной доске находилось множество фарфоровых собачек разных пород, поросенок, лебедь, гейша в цветном кимоно с поясом и маленькая обнаженная женщина с пером в волосах, лежавшая на животе.

Я стала напевать:

Звучите, звучите, звучите,
нежные ноты желаний;
Несите, несите, несите
За что-то там вдаль от страданий.

Это был куплет из представления, которое я как-то видела в Глазго.

Солисткой была толстая девица с пышными золотистыми кудрями и тупым лошадиным лицом. Почему-то мне запомнилась эта песенка.

Несите, несите, несите
За что-то там вдаль от страданий.

Какие же там слова? Может быть, за океаны — «за океаны вдаль от страданий». Или за моря, подумала я. Карибское море. «Карибы, местное племя, были жестокими воинами, оказывавшими упорное, хотя и неорганизованное сопротивление белым завоевателям. Еще в начале девятнадцатого века они совершили набег на один из близлежащих островов, находившийся под британским правлением, разбили гарнизон и похитили губернатора, его жену и троих детей. Теперь они практически истреблены. Несколько сотен, которые остались, не вступают в браки с неграми. Их резервация в северной оконечности острова известна под названием Карибский квартал». У них был король. Его звали Мопо. Послы к Мопо, королю Карибов! Но теперь они практически истреблены… за океаны вдаль от страданий…

Я ела творожный лимонный торт, снова и снова напевая эту песенку. Кто-то постучал в дверь. Я сказала:

— Войдите.

Вошла женщина, которая жила в комнате этажом выше.

Маленького роста, толстая. На ней была белая шелковая блузка, темная юбка с пятнами, черные чулки, лакированные туфли, и из ворота блузки торчал край грязной рубашки. У нее было длинное лицо, длинное туловище и короткие ноги, такие женщине и полагаются. (И будь она проклята, если у нее не ноги, а ножки от рояля, — поделом женщине. А если ножки стройные, тем более будь она проклята, бесовская, значит, натура!) Волосы сухие и тусклые, под глазами мешки. Ей было около сорока, но двигалась она очень проворно. Вид совершенно заурядный, что является большим преимуществом. Муравей, ничем не отличающийся от остальных муравьев. Она была похожа на всех тех женщин, которых вы просто не замечаете, разве что обратите внимание на короткие ноги или грязные волосы.

— Привет, — сказала она, — не возражаете, если я к вам заскочу? Миссис Флауэр сказала мне, что здесь молодая леди и что она заболела.

— Вам плохо? — спросила она, с любопытством разглядывая меня.

— Нет-нет, — ответила я, — мне уже лучше, у меня был грипп.

— Давайте я отнесу ваш поднос. А то он простоит здесь до полудня. Они тут все жуткие неряхи. Я профессиональная медсестра, и это действует мне на нервы — все это неряшество.

Она унесла поднос и вскоре вернулась.

Я сказала:

— Большое спасибо. Мне действительно уже лучше. Я собиралась встать.

Потом я сказала:

— Нет, не уходите, пожалуйста, останьтесь, — в конце-то концов, живой человек, живое существа.

Я стала одеваться, а она сидела у камина, из-под задравшейся юбки торчали протянутые к огню короткие толстые ноги, сидела и смотрела на меня. А вот глаза были выразительными и умными. Когда она, полузакрыв их, смотрела на вас, сразу становилось ясно, что она не простофиля, что голыми руками ее не возьмешь. Щупальца вырастают, когда они необходимы, и когти тоже, а люди становятся хитрыми, когда того требуют обстоятельства…

Я собрала с кровати листки бумаги и бросила их в огонь.

— Знаете, иногда никак не можешь написать письмо, — сказала я.