Путешествие вокруг дикой груши

«Соль жизни» наполнена тонкой иронией. Умудренный рассказчик как бы подводит итог своим трудам и дням, и итогом этим оказываются наполненные никому не нужными подробностями истории о церковной утвари в богом забытом городишке. Это может показаться удивительным: проза Надаша вроде бы лишена юмора, столь характерного для венгерской литературы в целом. Тут нет, как у Имре Кертеса, убийственных парадоксов, заставляющих читателя хохотать всесотрясающим хохотом олимпийских богов; нет здесь и кокетливых недоговоренностей Петера Эстерхази, порождающих при каждом повороте фразы легкое хихиканье, которое — кажется, по чисто физиологическим причинам — оборачивается к концу текста прекрасным настроением. Но юмор у Надаша все же есть — с ним не сразу соприкасаешься в силу сложности текста, но когда этот контакт происходит, он уже не отпускает. Символично, что столь явно забавной оказалась именно его последняя по времени «малая вещь».

Впрочем, такое встречалось и раньше. Фигурирующее в «Собственной смерти» — вещи ошеломительно серьезной — выражение «мой „другой“» (по-венгерски это одно слово, másikom) Надаш позаимствовал у поэта и прозаика Деже Тандори (1938–2019), причем тот обозначал этим словом отнюдь не рефлексию второго порядка в структуре субъективности, как у Надаша, а просто свою жену. Русскому читателю тут невольно вспоминается диалог из «Настройщика» Киры Муратовой, когда, столкнувшись с незнакомым визитером, гейского вида работник склада говорит своему напарнику: «Я почему-то подумал, что это твой», — а получив отрицательный ответ, переспрашивает: «Слушай, а может быть, это твой другой?»

Мы смеемся, когда смотрим фильмы Муратовой, потому что актеры там играют не персонажей, а продуманные до мелочей, ясные в своей структуре жизненные и общественные позиции, типы, демонстрируя своей игрой куда больше, чем их персонажи могут осознавать. В достаточной мере освоившись в прозе Надаша, начинаешь слышать в его нескончаемых разборах ощущений и переживаний нечто похожее. Ведь даже «Собственная смерть» завершается обращенной к жене просьбой автора-героя «купить десять плечиков для одежды, выбрав самые лучшие, отнести их в больницу и разыскать там дородную медсестру. Пусть хотя бы за плечиками не бегают». Концовка — по определению наиболее нагруженное смыслом место текста. И именно его заняла дородная медсестра, которая до последнего выясняла у умирающего, регулярный ли у него стул.