Путешествие вокруг света

Освещенная луной дорога проходила по восхитительной местности; с правой стороны — пальмы, леса, холмы, слева — море. В Агадне мы остановились у Вильсона, а затем представились капитан-генералу Марианских островов. Дон Хосе де Мединилла-и-Пинеда, в полном параде, при всех регалиях, принял нас весьма дружелюбно. Я и капитан Коцебу жили у него, остальные — у других испанцев. К столу у капитан-генерала в изобилии подавались мясные блюда; фруктов, этих плодов земли, которые особенно желанны для моряка, ступившего на берег, не было, и лишь апельсиновый напиток, предлагавшийся в перерывах между едой, напоминал о наполненной ароматами зеленой стране. Хлеб предназначался только для хозяина и иностранных гостей; испанцы довольствовались кукурузными лепешками.

В Агадне я ощущал недостаток фруктов, а на «Рюрике» они были в избытке. Губернатор распорядился щедро снабдить корабль всеми дарами земли — овощами и фруктами. Кроме того, матросы, которых зачем-либо посылали на берег, привозили из леса на корабль столько лимонов и апельсинов, сколько могли сорвать и донести. Эта земля, эти фруктовые деревья вскормили сильных, полнокровных людей; странно, однако, что число их здесь было незначительным.

Возникает вопрос: нравилась ли такая еда нашим северным ихтиофагам? Апельсины показались им вкуснее, чем китовый жир. Приятно было видеть, с каким удовольствием алеуты лакомятся ими, и на пути в Манилу мы отдали им последние остававшиеся у нас плоды. Эшшольц по крайней мере все свои апельсины подарил алеуту, обучавшему его языку.

В «Наблюдениях и замечаниях» я писал о доне Луисе де Торресе, с которым нас быстро и прочно связал общий образ мыслей. Вспоминаю о нем с любовью и искренней благодарностью. Дон Луис де Торрес изучил на Улле [Волеаи] нравы и обычаи, историю и сказания этих милых людей; он попросил наиболее опытных мореплавателей, с которыми поддерживал тесные связи, составить для него карту их нептунического мира. Используя торговые суда, ежегодно приходящие на Гуахам из Ламурека, он сохранил постоянные связи с тамошними друзьями. Дон Луис де Торрес раскрыл передо мною сокровищницу своих знаний, показал карту, охотно и с нежностью говорил мне о своих друзьях и о народе, к которому благодаря Каду я уже испытывал огромную симпатию. Дни в Агадне я посвятил полезному и сердечному общению с достойным доном Луисом де Торресом, с чьих слов записал сведения, изложенные позднее в «Наблюдениях и замечаниях». Капитан Коцебу, которого я осведомил о результатах исследований, пошел навстречу моему желанию и к намеченным двум дням пребывания на Гуахаме добавил еще один — жертва, за которую я ему весьма признателен. Он проводил время в поездках между гаванью и городом, а я оставался в Агадне, выполняя поставленную перед собой задачу.

Я уже упоминал о здоровой супружеской чете, живущей на Гуахаме,— родоначальнице шести поколений. Дон Луис де Торрес, сам дедушка, приходился им внуком; к шестому поколению вела другая линия.

В Перу, откуда дон Хосе де Мединилла-и-Пинеда прибыл на эти острова, он встречался с Александром Гумбольдтом и с гордостью рассказывал, как однажды, когда тому надо было появиться при дворе вице-короля, одолжил ему свою шляпу. Позже в Маниле, столице Филиппин, с давних пор поддерживавшей оживленные связи с Новым Светом, мы часто встречали произносимое с уважением имя нашего всемирно известного земляка и встречали немало людей, особенно из среды священников, гордившихся тем, что знали или видели Гумбольдта.

Я уже упоминал о том, что, идя навстречу пожеланию нашего капитана познакомиться с народными танцами и праздниками островитян, дон Хосе де Мединилла-и-Пинеда приказал устроить оперно-балетное представление при свете факелов. Я сам слышал, как однажды, желая показать нечто необыкновенное, он советовался со своими приближенными и на их возражения ответил: «Но он хочет посмотреть танцы!» Итак, нам показали танцы.

Хорис, наделенный талантом быстро и легко писать акварельными красками портреты, весьма сходные с оригиналом, как-то утром попросил разрешения нарисовать портрет губернатора. Последний тут же пошел переодеться в парадный костюм и вернулся обутый в башмаки с пряжками, кроме того, на нем были шелковые чулки. Хорис же изобразил его только до пояса, запечатлелись лишь эполеты. Это обстоятельство дало злым языкам повод утверждать, что дон Хосе не сможет послать портрет своим родным, для которых он, собственно, и предназначался, поскольку право носить эполеты даровал себе сам.