Путешествие восьми бессмертных

— Сын! — воскликнул монах, протягивая руки к юноше, который, рыдая, упал в ноги Ханьвэню, узнавшему в юноше свой молодой портрет.

Ханьвэнь не мог скрыть своей гордости. Ведь это — его сын, его маленький Спящий Дракон — чжуань-юань, первый ученый, которого почитает сам император! О, если бы могла это видеть его мать, незабвенная Сучжэнь!

Тщетно монах старался гнать от себя нечестивые мирские мысли; тяжелые и радостные воспоминания властно проникали в его сердце и мутили его ум. Не будучи в силах сохранить даже наружное спокойствие, — он прибегнул к последнему средству.

— Сын мой, — сказал он, — пойдем, возблагодарим великого Фо за оказанные тебе милости!

Они вошли в храм. Прохладой, мраком и торжественной жуткой тишиной охватило их. Глядя на отца, распростершегося перед гигантской статуей великого миролюбца — Будды, сидящего на лотосе и благословляющего одной рукой весь мир, — юноша почувствовал, как мир и тишина проникают в его пылкое сердце.

Хань поднялся. На его глазах были слезы, но лицо выражало спокойствие.

— Отец, — сказал юноша, когда они вышли из храма, — идем скорей к Фахаю. Ведь уже исполнилось двадцать лет с тех пор, как моя несчастная мать была погребена под башней этим жестоким человеком. Срок исполнился, все искуплено, — он должен ее освободить!

— Не говори дурно о святом человеке, — возразил Ханьвэнь. — Он — только рука Будды. Пойдем к нему, и ты увидишь, какой это достойный человек.

Но, несмотря на все поиски, они не нашли Фахая. Второй привратник сообщил им, что настоятель еще утром ушел из монастыря с посохом и до сих пор не возвращался.

Молодой Сюй не мог ждать.

— Отец, — пылко говорил он, — идем сейчас же домой и освободим мать!

Хань грустно улыбнулся.

— Дитя мое, ты забыл, что я теперь только жрец великого Фо; быть может, он, по своей благости, и простит меня за то, что я питаю к тебе чувство отца, — но для меня не должны существовать радости семейной жизни. Я так погряз в грехах, что до сих пор меня волнуют воспоминания прошлого… Иди, мой сын, один и освободи свою мать; а я — я должен остаться здесь и до конца моей жизни молить Безначальный Свет, — да простит он всем нам наши грехи!

Сердце сжалось у Спящего Дракона от отцовских слов, и он горько заплакал. Но он понимал, что отец не может поступить иначе и, поклонившись отцу в ноги, он вышел из монастыря.

В тот же день он отправился в Хан-чжоу.

XXIV

На четвертый день молодой Сюй был уже в Хан-чжоу. Купив ладан и ароматы, чтобы возжечь их у гробницы матери, он ближней дорогой поспешил к Башне Громовой Стрелы. За ним шли родственники и друзья.

Вот и длинная лестница, которая ведет от подножия до вершины холма, на котором стоит башня. Юноша стал быстро подниматься по ней; сердце его учащенно билось — и одна мысль, одно слово, казалось, било ему в виски: «Скорей, скорей, скорей!»

В тот момент, когда он был уже наверху, его поразило дивное благоухание, распространившееся вдруг в воздухе. Взглянув невольно вверх, он увидел большое белое облако, медленно опускающееся около башни. Когда оно достигло земли, из него вышел высокий худощавый монах с лицом, выражавшим могучую волю; он подошел к алтарю, стоявшему в нише башни, и сделал троекратное коленопреклонение.

Сюй сразу догадался, кого он видит перед собой. Подойдя к монаху, он спросил:

— Вы — Фахай?

— Совершенно верно, — ответил священник.

Бешеная злоба закипела в груди Сю я.

— Зачем ты заключил мою мать в эту ужасную башню? — проговорил он, едва сдерживая себя.

— Для того чтобы она сделалась бессмертной, — бесстрастно отвечал монах, не взглянув на юношу.

Спокойствие жреца окончательно вывело Сюя из себя.

— Я давно искал тебя, негодяй, — закричал он, нанося монаху страшный удар кулаком по голове.

Как сноп, упал Фахай на землю.

Сюй был юноша очень сильный; он чувствовал, что сейчас он способен убить этого волхва — эту гадину, тварь, погубившего его мать и навеки разбившего счастье его отца…

Но жуткая и острая мысль пронизала его мозг: «Что я делаю? Так ли нужно освобождать мать?» И когда он увидел распростертого на земле не страшного Фахая, а беспомощного старика, — другая мысль заставила его густо покраснеть:

«Как я, изучивший все правила почтения к старшим, мог поднять руку на старика?»

Между тем, Фахай с трудом поднялся с земли. В лице его не было злобы, — оно было по-прежнему бесстрастно.

— Только сегодня, — спокойно сказал он, — для твоей матери окончился срок искупления ее грехов. Сегодня она сделается бессмертной и вознесется на небо, где она не будет более знать ни мучительных страстей, ни грязнящего греха, ни земных желаний; тлетворное трепетание земных радостей, мук и скорбей не нарушит более ее покоя; она не исчезнет, но сольется воедино с жизнью вселенной. Она была змеей, животным, — но сегодня она перейдет в высший разряд духов, и не телом, а духом. И она познает бесконечную жизнь — счастье, неизмеримое временем, — покой.

Сюй виновато стоял перед монахом, и чувство почтения к священнику зародилось в нем.

Фахай, подойдя к башне вплотную, своим длинным посохом ударил три раза в землю, громко воскликнув: