Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции

На следующее утро он уехал до рассвета, прихватив с кухни маленькую кисточку. Она ему понадобится, чтобы счищать землю со статуи.

Может быть, сегодня он сможет увидеть ее целиком.

Теперь он из садовника превратился в археолога. Он даже забыл о том, что пришло время сеять.

Тем утром он почувствовал, что камень снова сместился. Костасу хотелось увидеть лицо статуи, но для этого требовалось освободить ее целиком, вот только она была слишком тяжела, чтобы он смог ее повернуть.

Много дней он работал педантично и осторожно, будто эта мраморная женщина была самой драгоценной вещью на земле. В тот момент он так и считал.

Он удалял из-под нее землю и внезапно наткнулся на длинный тонкий предмет. Поначалу он подумал, что нашел кость какого-то животного, но это оказался палец статуи. Чуть согнутый, с идеально выточенными ногтем и складочками в месте сгиба. Костас аккуратно положил палец в нагрудный карман рубахи. Чуть позднее отыскалась остальная часть отломившейся руки — такой безупречной, такой хрупкой, что Костас поднял ее с чрезвычайной осторожностью. Она сохранялась почти в первозданном виде много-много лет, но он бережно держал ее в своих ладонях, словно фарфоровую. Он отнес мраморную руку к своей куртке и положил сверху. В его душе зашевелилось забытое чувство нежности.

Пошла третья неделя раскопок. Еще до рассвета Костас проснулся под звуки ливня, хлещущего по крыше. Он выпрыгнул из кровати, ухитрившись не разбудить храпящую жену, схватил одежду (проверил, на месте ли палец в нагрудном кармане) и вышел из дому.

Взревел двигатель пикапа. Костас дернул рычаг передач и поехал так быстро, как мог. Эх, нужно было вчера укрыть мраморную женщину! Когда он добрался до участка, то обнаружил, что труды последних дней пошли насмарку. Кругом была слякоть. Он чувствовал себя виноватым — как он мог оставить красавицу без защиты? Когда рассвело, он очистил ее куском ткани и продолжил раскопки. Влажную землю легче было копать, и он комок за комком вынимал ее, освобождая торс женщины, потом перешел к ногам. Работа измучила Костаса, но он не хотел спешить. Предвкушение само по себе было радостью.

С каждым вынутым комом, по мере того как обнажались мраморные бедра, голени, щиколотки, его одержимость росла. Статуя оказалась выше своего спасителя — почти два метра от макушки до пяток.

Еще четыре или пять дней скрупулезной работы — и он освободит ее.

Другие мужчины в кафенионе стали подмечать, что Костас приезжает все позже и позже. День становился длиннее, и Костас все больше времени проводил в саду. Еще завсегдатаи заведения подметили, как их односельчанин исхудал, как всклокочены его волосы (ему было некогда зайти к парикмахеру, хотя прежде он заглядывал к нему раз в неделю). Еще они отметили, что он выглядит счастливым. Вид у него был запущенный, но довольный.

В кафенионе обычно помалкивали, а тут начали переговариваться, обсуждать Костаса между собой.

— Похоже, обзавелся пассией, — сказал один.

— Кто — Костас?

— А что еще может заставить человека изменить своим привычкам? — спросил третий.

— Но как вам его внешний вид?.. — хмыкнул четвертый. — Он теряет прежнюю хватку.

Костас Арванитис влюбился. Тут сомнений не оставалось. Он воспылал чувствами к мраморной Афродите. Он даже имени ее не знал, уже не говоря о том, кто она. Статуя пролежала в земле тысячу лет, ждала, когда ее найдут, и, как и сказочную Спящую красавицу, ее требовалось оживить. Воздействие этой красоты было слишком сильно. Много веков назад, как и все мастера, создававшие изображения богов, древний скульптор верил: его статуя не только олицетворяет богиню, она и есть богиня. Костас испытал на себе всю силу этого убеждения.

И вот она лежала здесь лицом вниз во всей своей красе. Обнаженная, идеальная, чувственная и сильная. Богиня любви и красоты. Костас взирал на нее. Ему так хотелось увидеть ее лицо, но он решил дождаться следующего дня, тогда он попытается ее повернуть. Около полуночи он накрыл ее одеялом.

— Калинихта, агапе му, — прошептал он в темноте. — Доброй ночи, любовь моя.

Между этим мгновением и утром следующего дня он не думал ни о чем другом — только об этой женщине. Ее образ явился к нему во сне. В жизни вдруг появилось что-то более важное, чем ежедневная борьба за существование, крики сварливой жены, пререкающиеся политики, горемыки в кафенионе, их глубокие морщины, говорившие о вошедшем в привычку бедствовании. Отсутствие радости возместилось любовью.

На следующее утро Костас добрался до своего кипоса в тот момент, когда солнце появилось из-за гор. Он шагал по оливковой роще, а сердце бешено колотилось. Он положил инструменты, снял с Афродиты одеяло. Она лежала перед ним во всем своем совершенстве. В первых лучах солнца она казалась чище и белее прежнего. В мраморе даже были блестки, отчего статуя посверкивала.