Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Поскольку я намерен опубликовать эти стихи и целый ряд других песен отдельно, то не буду приводить их здесь полностью. Но кое-кто из читателей, вероятно, пожелает ознакомиться с ними, поэтому приведу два отрывка из ру­ны «Гордая девушка».

Эта девушка не станет на санях сидеть батрацких, у поденщика под мышкой. Этой девушке однажды, этой курочке красивой, принесут кольцо из Турку, привезут из Риги крестик. Этой девушке однажды, этой курочке красивой, подведут коня за тыщу, поднесут седло за сотню. Этой девушке однажды, этой курочке красивой, под дугой узорной ездить, в расписных санях кататься. В честь красавицы однажды, этой курочке во славу, чару поднесут большую.

Каасо отопьет из кружки, из ковша пригубит племя.

Кто же знал, что очень скоро ей, прославленной невесте, тропку мерять до колодца! Кто же знал про то, кто ведал, что уж сей год в это время расплетать придется косу, заплетать ее в печали.

Побывав во многих домах и записав несколько стихов от двух крестьянских девочек, пасших у дороги овец, я от­правился на постоялый двор в Юля-Куона, где и заноче­вал. [...]

На следующий день около полудня я остановился в де­ревне, названия которой теперь уже не помню. Мне посо­ветовали сходить к сыну одного крестьянина, который, по слухам, знает много рун. Но как раз в это время он ока­зался в лесу, гнал смолу. Я отправился на поиски, но ког­да нашел его, начался дождь и записывать песни под от­крытым небом стало невозможно. Молодой крестьянин ска­зал, что я мог бы записать руны, которые он знает, и еще много других от некоего сапожника. Тот жил неподалеку отсюда. Когда же я пришел к сапожнику, его тоже не ока­залось дома. Жена его и сын сообщили, что хозяин в лесу, примерно в четверти мили отсюда, там помочь[10] на вспаш­ке подсеки.

По их совету я свернул с дороги направо и пошел по узкой, отчетливо различимой лесной тропинке, но затем тропа затерялась. Подсеки сбивали меня с пути, и я шел почти наугад, но вскоре вновь приметил утоптанную тропу и по ней, к великой моей радости, добрался до нужного места. Вечером крестьяне вернулись домой с расчищенно­го и вспаханного ими участка. Что касается рун, то я об­манулся в своих надеждах, так как руны оказались в ос­новном духовными и ранее уже публиковавшимися. И все же я с удовольствием провел здесь вечер, вернее, празд­ник по случаю окончания помочи, участвовал в разгово­рах, более оживленных, чем обычно. Ужин состоял из со­леной рыбы, тушеного мяса с соленым соусом, похлебки и пирога с творогом «коккели». Они знают и чарку под рыбу, а поговорка «рыба посуху не плывет» служит к то­му сигналом. Но здешнее пиво не идет ни в какое сравне­ние с тем, что варят в Турку и Хяме.

Днем я совершал длинные переходы от одной деревни до другой, собирая болотные растения. Однажды меня на­стиг проливной дождь и пришлось искать укрытия под чахлой сосной с редкими ветвями. Промокнув в конце кон­цов до нитки, я под дождем дошел до ближайшего дома и там заночевал. Дом этот находился где-то на границе между Саво и Карелией, поэтому, прежде чем перейти к другой провинции, следует сказать несколько слов о Са­во. Что касается названия Саво, то пастор Бруноу из Мик­кели рассказал мне следующее. По преданию, дошедшему до наших дней, первые финны приплыли сюда по воде. Долго они искали какую-нибудь избушку, чтобы, выдворив прежнего хозяина, занять ее, но безуспешно. Наконец за­метили дым над рыбацкой избушкой, принадлежавшей, как оказалось, лапландцу. Обрадованные, они закричали: «Са­ву, саву!»[11]. В память об этом они назвали мыс, на котором стояла избушка, Пирттиниеми[12], а залив, окружающий этот мыс, Савулахти. Впоследствии так стала называться окрестность залива, а еще позже и вся провинция Саволакс. [...]