Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

На следующий день я пришел в Юва. После пройден­ных мною Хирвенсалми и Миккели с их открытыми взору холмами и выжженными под пашню равнинами я испы­тал на себе благотворное влияние не только прекрасных лиственных лесов, сменяемых кое-где величественными хвойными борами, но и оценил гостеприимство здешнего народа, о котором и упоминаю с благодарностью. По­скольку я знал, что студент Готтлунд[9] уже собирал здесь руны, то не стал о них даже спрашивать. Для собствен­ного развлечения я занялся сбором растений и выяснени­ем их названий. Я считаю, что изучение финских наиме­нований растений и других объектов природы способство­вало бы выяснению вопроса о древней родине финнов. Из­вестно, что в разных местностях и названия эти различ­ны, но есть немало названий растений, птиц, рыб, живот­ных, а также минералов, общих для всей Финляндии. По­этому можно предположить, что финны знали их еще до переселения сюда, тогда как большинство объектов, имею­щих совершенно разные местные наименования, по-видимому, стали известны им после переселения в эти края. Исходя из этого, можно было бы определить место обита­ния подобных животных и объектов природы и считать его местом древнего поселения финнов. [...]

В пятницу 30 мая я пришел в дом священника в Рантасалми. Здесь я встретил своего старого знакомого Сильяндера — помощника пробста Клеве.

В воскресенье я видел людей в выходной одежде. Я уже раньше был наслышан, что жители Рантасалми — самые культурные в провинции Саво, поэтому мне хоте­лось увидеть их в праздничной одежде, обычно надеваемой в церковь. Мужчины были одеты в длинные серые сермяж­ные кафтаны, некоторые были в коротких пиджаках. У жен­щин в одеянии тоже не было никаких особых украшений.

И все же кофты их были скроены по моде, с более корот­кими, чем я наблюдал в других местах, полами.

Внимание мое привлекла похоронная процессия. Все, несшие гроб, были одеты в белое: на них были длинные белые кафтаны из сермяги, перехваченные в талии пояса­ми. Должен признаться, эти похороны показались мне бо­лее впечатляющими, чем те, что мне доводилось наблю­дать в Хяме и Уусимаа, на которых все, несшие гроб, бы­ли одеты в черное. После полудня в доме священника об­венчали свадебную чету. Жених был в длинном сером каф­тане с поясом, а невеста в очень простом наряде: в юбке в красную и белую полоску, в обыкновенной саржевой коф­те и переднике. На голове ее не было никаких украшений, кроме сложенного вдвое красного платка, обхватывающе­го голову и завязанного спереди бантом. Видимо, он под­держивал волосы, заплетенные в косу и уложенные в пу­чок. [...]

Хотя на мне крестьянская одежда и я выдаю себя за крестьянина, идущего якобы в Карелию повидать родствен­ников, многие не верят этому. И все же мне больше чем кому бы то ни было следовало походить на крестьянина, ведь я крестьянин по происхождению и прожил среди них большую часть своей жизни.

На следующий день рано утром я продолжил свой путь. Весьма приятное впечатление произвела на меня ста­рая, сплошь заросшая травой дорога, по обе стороны ко­торой тянулся лиственный лес. Еще вчера я шел по ней, охваченный такой радостью, что едва не позабыл о ночле­ге. А сегодня утром дух захватывало от звонких птичьих трелей в ближайшем лесу, от сотен мелодичных звуков, которые заставляли меня часто останавливаться и прислу­шиваться.

Пятилетний мальчуган обратился ко мне в Рантасалми: «У вас дома так же хорошо, как у нас?» «А что, по-твоему, у вас такого хорошего?» — спросил я. Он ответил: «Да ведь у нас совсем рядом красивые леса, там живут маленькие птички, они поют, там много цветов и ягод и всего-всего». Позднее я не раз вспоминал слова этого мальчика о красоте леса и каждый раз думал: как же он был прав!

К полудню я пришел в деревню, где один мужчина, уви­дев у меня флейту, висевшую в петлице, спросил: «Что это?» Услышав, что это музыкальный инструмент, он по­просил, чтобы я сыграл на нем. Флейтист я слабый, но стоило мне заиграть, как вокруг собралась толпа ребяти­шек, подошли девушки и люди постарше. Это не удивля­ло меня, уже и раньше я наблюдал, какое действие ока­зывает моя флейта на простых людей. Особенно им нра­вятся напевы финских народных песен. Часто, едва ли не каждый день, бываю я в окружении многочисленных слу­шателей и почитателей. Не скрою, это забавляет меня и немало тешит мое самолюбие. В подобной ситуации я всегда воображаю себя вторым Орфеем или новоявлен­ным Вяйнямёйненом. Скопление деревенского люда весьма удобно для меня и в другом отношении. Мне легче разу­знать в людской толпе, кто из односельчан знает песни и руны. Вот и на этот раз мне указали на девушку с очень хорошей памятью, знавшую много карельских песен, испол­няемых обычно женщинами, и несколько старинных рун, которые я стал записывать. Но вскоре мать напомнила дочери, что ей надо вместе с другими идти на подсеку, — наступила пора жечь лес, вырубленный под пашню.