Путешествия капитана Александра. Том 3

Рейнский проспект, мокрый, скользкий. Серые потоки людей, серо-зелёно-жёлтый туман. Бегут, мелькают лица. Все они сосредоточены на том, как бы разобраться в самих себе. В их душах такой же сумрачный серо-зелёно-жёлтый туман. Тротуары под их ногами шуршат нешумно, тишайше шепчутся, шушукают, тушуются, растираются шаркающими калошами. Что можно было бы заметить в потоке этих стёртых лиц? Носы, разве что носы, кои в центре лица всегда заметны. Сколько уже разного о носах этих писалось. Носы протекали синие, замёрзшие, красные в прожилках, разогретые чем-то горячительным, зеленоватые, белые, приплюснутые, вытянутые, огромные, маленькие, вообще почти отсутствующие. Носы бежали поодиночке, парами, по три-четыре. Над носами чуть выше покоились котелки. За котелками бежали другие котелки, фуражки, шляпы, треуголки, цилиндры, платочки, опять фуражки, зонтики, перья, меховые шапки… Целый проспект лиц, носов, шапок, воротников, субъектов всё бежал куда-то и бежал. А параллельно ему бежал настоящий Рейнский проспект с таким же рядом домов-коробочек, нумераций, облаков, присутственных мест, разного рода заведений, магазинов и магазинчиков.

Есть особая бесконечность в бесконечности бегущих проспектов с бесконечным потоком субъектов, бегущих бесконечным рядом собственных теней. «Энная степень бесконечности», как написал посетивший Петроморию Андрей Белый. А заканчивается Рейнский проспект, упирается в набережную – и за ним ничего, ничто, полный ноль, отсутствие вещества и пространства. Так представляется стёртым умам стёртых лиц. Глаза субъектов не видят ни кипящего моря, ни искони уставившихся в туман громовых отверстий пушек. Не чувствуют субъекты бьющих в нос разнообразных запахов: морской соли, селёдки, мокрых канатов и брезентов, кожаных курток, трубок. Не видят россыпей ржавых гвоздей, скоб, рваных рыболовных сетей, ветхих швартовых и россыпей всевозможных ржавых ненужностей, в которых, как и во всех других странах, любят копаться любопытные детишки рабочего и служилого люда.

Ещё сумерки не ушли, раннее из ранних утро, ещё нет и восьми, да и семи ещё нет – пошли, как тени, субъекты, да не ради самого проспекта, просто надо пройти из жилых, спальных районов, тёмных жилых трюмов, многими ярусами уходящих в глубину, огороженную перекрестьями рангоутов со стрингерами и бимсами, скрепляющими старые борта судов, когда-то гордо бороздивших пашню морей. Да куда ж пройти-то? Да на работу. К фабричным районам. Где в таких же тёмных трюмах жужжат, дымят, теплятся мастерские, фабрики, производства разные, протыкающие фабричные эти ярусы закопчёнными трубами, поднимающимися высоко над фабричными же районами. «Мужики». Так называют их те, кто к власти поближе. Идут «мужики», то есть работяги, к своим многотрубным заводам. Не обязательно мужчины. И мужчины, и женщины, и юноши, и девушки, субъекты, одним словом, что трудятся. Редко пролетают пролётки. Идёт население спальных районов, фабричное, грубое. Туда же, в фабричные районы, идут адвокаты, инспекторы, полицейские, работники фабричных канцелярий, идут, чтобы влиться в этот обитаемый хаос, рождающийся в набегающем облаке, угрожающий центральному району Петромории. Как было бы хорошо раздавить, раздавить этот непокорный фабричный район, приковать к земле железом мостов, проткнуть перспективами во всех направлениях.

«Мужики», что мужчины, что женщины, поражают приличную публику воровскими ухватками. Лица их зеленей и бледней всех существ – тварей земноводных. В скважину проникнет фабричный люд, заговорит, зашепчет, захихикает – страх божий, не уснёте до утра.

От каждой группы трёх, четырёх субъектов поднимается в небо тихий дым пыльных разговоров, пересекаясь с бегущими рядом дымами других разговоров. Из отрывков составляются фразы, предложения, из фраз – рейнская сплетня.

– Вы знаете?

– Собираются…

– Что бросить?

– В кого, кого, кого…

– В Сусляка?

– Нет же, не собираются. Снять собираются.

– Поскорее бы…

– Пора же…

– Пора, пора…

– Провокация!