Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1874—1887). Том 2

11 февраля. Я не только интересовался знать, сопряжен ли процесс татуировки с болью, но хотел видеть и инструменты, употребляемые при операции, а также и все церемонии, которые ее сопровождают. Я отправился в хижину, куда я обещал обратиться по этому делу. Хижина оказалась просторной, с большой верандой, куда я взобрался. Хозяйка позвала двух помощниц; кроме них, несколько других любопытных женщин собралось вокруг нас. Все были очень довольны, что белый захотел подвергнуться операции «ало-ало» (так здесь называют татуировку), несмотря на то, что миссионеры так восстают против этой процедуры. Они немного разочаровались, когда я им предоставил левое плечо, а не грудь, для татуировки и выбрал небольшой рисунок для этой цели, так как я не хотел провозиться слишком долго с этой операцией. Надо было высвободить руку из рукава рубашки, показать место, а затем предоставить себя в полное распоряжение операторов, которые все были женщины. Принесли циновку и предложили мне лечь, причем одна из девушек показала на свои колени, чтобы я положил на них голову, на что я, однако, только тогда согласился, когда было постлано несколько свежих листьев хлебного дерева, на которые я мог положить голову; другие две схватили мою руку, а третья, сидя на противоположной стороне, т. е. за моей спиной (я лежал на правом боку, предоставляя левое плечо и левую руку для операции), обмакнув небольшую палочку в род чернил[264], принялась выводить на руке указанный мною узор. Линии были в 2 мм толщиной. Пока операторша делала это, две или три женщины давали ей разные советы относительно рисунка, причем одна из них мягким листом стирала те линии, которые казались неподходящими. После нескольких исправлений рисунок был окончен, и когда все женщины, осмотрев его, выразили свое одобрение, операторша принялась за второй акт операции. Вооружившись так называемой «кини» — небольшой палочкой (собственно, отрезок стебля одного вида Dioscorea, на конце которого был оставлен острый шип) и взяв «беу» — небольшой молоток — в правую руку, она приложила «кини» к черным линиям рисунка. После этого она обратилась к своим помощницам с несколькими словами; та из них, на коленях которой лежала моя голова, стала гладить мои волосы, напевая что-то, а две другие, державшие мою руку и плечо, стали сдавливать их, насколько могли. Быстро ударяя беу по кини, операторша стала вонзать острый шип в кожу, передвигая кини по линиям рисунка; боль при этом была далеко не так значительна, как можно было предполагать, хотя кончик шипа углублялся миллиметра на 2 и даже на 3 в кожу. Скоро весь черный рисунок сделался красноватым от выступившей при каждом уколе крови. Одна из помощниц острым ребром расколотого бамбука провела по рисунку, чтобы снять кровь и убедиться, действительно ли рисунок достаточно ясен. В некоторых местах линии не были достаточно видны, почему были снова выведены черной краской точкообразными наколами на коже. Моим операторшам один рисунок показался недостаточным; после первой и другая захотела показать свое искусство; еще один рисунок был нарисован, а затем нататуирован на другом месте руки. Этот раз татуировка вышла темнее, вероятно, потому, что вторая ударяла сильнее молотком по кини, и наколы были более часты, чем в первом случае. Заплатив операторшам, их помощницам, а также купив инструменты, употребляемые при татуировке, я вернулся домой, убедившись, что операция была сопряжена с сравнительно незначительной болью. Я понял, почему женщины стараются быть как можно более татуированы, считая татуировку действительным украшением. Я полагаю, что выщипывание волос под мышками и на mons Veneris, а не самая татуировка этих частей главным образом сопряжены с болью.

В продолжение дня множество туземцев, мужчин и женщин, приходили просить меня показать им татуировку.