Путешествия от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной

Когда мы все вместе, включая нашего водителя и проводника по намской земле Диму, приняли решение вернуться в долину Энсиэле ровно через год, настроение у нас почему-то улучшилось. И мы стали разглядывать села, которые проезжали. На выезде из села Намцы увидели барельеф с воином стариком Намом. Прямо к Намцам прилепилось село Хамагото, в котором было два ресторана под именем Фортуна. Других названий здесь давать не любили. Проезжали село «Партизан», где пекут отличный хлеб, а жители, как сказал Дима, ведут себя как настоящие «партизаны», никогда не говорят ничего лишнего и вообще мало что говорят. Потом проезжали 1-й Хомустах – в нем открыли новое кафе, а вдалеке стояла старая мельница. Я успела подумать, что иногда я так скучаю по старым-старым мельницам, их вообще не осталось в Якутии. Под Тулагино-Кильдямцами мы увидели одинокий дом посередине алааса. Говорят, что там кто-то живет. Алаасы, алаасы, алаасы и на них, конечно, много пасущихся лошадей. От этого вида веяло спокойствием и умиротворенностью.

Приехав в Якутск, мы занялись поиском документов и статей о великом поляке и его семье. Нам интересно было уточнить, почему же Серошевского перевели из Верхоянска в Намцы. Что же он там такого натворил? Оказалось, натворил. В Предисловии к книге «Якуты» Серошевский «скромно» упомянул, что добрался до …Ледовитого океана, что путешествовал по реке Яна. А на самом деле он подговорил группу местных и пытался бежать с ними на лодке по Ледовитому океану, в Америку. Его поймали и отправили в село подальше от Верхоянска. Но и там, в маленьком селе Вацлав также вел пропагандистскую работу, помимо того, что женился. И его отправили подальше от океана, во внутреннюю Якутию, откуда и сбежать было некуда.

Я пыталась узнать побольше и о Марии. Потом мне повезло – мне попались в руки 24 письма, которые женщина написала своему отцу в Польшу, с 1929 по 1933 годы. И теперь я поняла наконец-то, кем была эта женщина. Мария признавалась отцу, что ее «не тянет в Якутию», но и в Польше она чувствовала бы себя «как в изгнании, среди враждебной и чуждой среды». Любимый ее город – Москва, ведь она воспитывалась и росла в России. Вообще, сквозь строчки писем Марии «проглядывает» эпоха: она пишет о том, что жизнь в Советской России «несется колесом», «все … идет страшно быстрым темпом вперед» И, чувствуется, Марии нравится такой бешеный ритм, такая круговерть русской столицы. Она вовсе не жалуется, что живет в маленькой комнате в обычной московской коммуналке, а в столовой, через которую она ежедневно проходит, обитают две собаки, попугай соседей и целыми днями орет радио– громкоговоритель – она пишет об этом с юмором.

Она сообщает отцу также о том, что они с соседями мерзнут зимой, потому что не хватает на всех дров, не успели закупить их по талонам. И в этой голодной, живущей по талонам, стылой и вечно замерзающей Москве Мария работает с утра до вечера, не покладая рук, впрочем, как и все советские люди той поры. Она трудилась в 30-е годы бухгалтером во Всероссийской кооперативной организации художников. Ей очень нравилась «совсем не дисциплинированная, безденежная и богемная публика» художников. Мария покупала абонементы в театр, с удовольствием писала об этом отцу. Так всегда было в интеллигентской Москве – на масло не хватало, но в театры советские люди старались ходить регулярно. Приятно было прочесть в письмах Марии, что отец всегда заботился о ней, посылал ей деньги и посылки с едой, а она делилась маслом, сыром, колбасой, которых тогда было в Москве не достать, со старыми политссыльными. Вторую жену отца Мария называла мамой и интересовалась судьбой сводных братьев. Но еще было более приятным прочесть такие строчки: «Милый папа! Ты ведь хотел, чтобы я выросла хорошим человеком русским. Выросла я, правда, русской, … не знаю только, хорошей ли» Последнюю строчку Мария добавила явно из скромности …

В Якутске мы старались узнать у музейных работников, как добраться до сэргэ. И услышали от одного весьма уважаемого историка новость, которая поставила нас в некоторое замешательство: «нет никакого сэргэ, оно было очень неустойчивым, сломалось, сейчас его вовсе нет…» Мы думали-думали, но решили все равно вернуться в Энсиэле и проверить все лично. Потом мой племянник нашел в Интернете маршрут нашего поиска на будущее лето: «Аппаны – западная часть поселка – пилорама – пригорок – пустошь – покосившееся сэргэ…» Эту «дорожную карту» предложили польские исследователи, они сами прошли этим путем. Ну, хоть что-то теперь у нас было как компас-ориентир.

Перед тем, как снова отправиться в Намцы, я решила встретиться с кем-нибудь из специалистов и поговорить о Серошевском, попробовать расставить акценты в его истории. В истории, в которой пока еще много не ясного. Мы встретились с Сандрой, именитым якутским историком, доктором наук в ресторане «Мацури» и она рассказала мне о своем видении Вацлава Серошевского: