– Видишь там, на позорном столбе, развевающиеся лохмотья? – говорил в это время древний чех.Это разорванное знамя Сенека из Вартенберка, вывешенное там на Дозор вероломному дворянину, который недавно еще объявлял себя самым ревностным защитником Чаши и самым яростным противником короля Зикмунда, а в решающую минуту ради собственной гнусной корысти и выгоды для своего сословия дело наше оставил и в мае предательски сдал врагу Град пражский – Вартенберка я щ. анаю,– промолвил пан Броучек. – А что прочие дворяне? Что Шварценберг?
– А Шварценберка я не знаю.
– Ну, это тот, которому принадлежит Крумлов, Тршебонь и бог знает, что еще.
– Крумлов и Тршебонь принадлежат не Шварценберку, а Ольдржиху из Рожмберка. И этот – подлый изменник; поначалу он также был рьяным приверженцем Чаши, но теперь стал злейшим ее врагом. Откроюсь тебе, что я не верю нащей знати. Многие хоть и приняли Чашу, но это не помешало большинству из них склониться перед королем Зикмундом, тем самым, что не токмо поклялся изничтожить учение Гусово, но и провозгласил, что сокрушит отпор наш, даже если б пришлось ему истребить всех чехов и другим народом заселить чешские земли! И в самом деле, он призвал к оружию и поднял на нас весь свет. Уже не о вере спор, но о народе самом! И что же делает в эту решающую минуту наша знать? Тех, кто все еще идет с нами, можно по пальцам перечесть. Прочие же взирают равнодушно на неравную борьбу или стоят у стен Праги бок о бок с Зикмундом, в одном стане с нашим врагом. Так ли долженствует поступать верным и честным чехам? Поверь, нашим господам-дворянам додоже всего не честь и благо народа, но собственная корысть, и яде увидят они выгоду для себя, там готовы соединиться хоть с чужеземцем-врагом против своих.
Пану домовладельцу уже надоела воя эта древнечешская политика, и потому он предпочел отойти от окна, которое Домшик после того закрыл, – Ты, наверное, уже голоден? – обратился он к гостю. – Неведомо только, покажется тебе после заморских брашен наша чешская еда. Кокошь по вкусу ли тебе?
– Кокошь! – воскликнул повергнутый в ужас гость.– Кокошь?
– Чему дивишься? Позабыл, видно, как зовется птица, что сидит на насесте и вместе о кочетом бегает по двору?
– Ах, курица! – сказал пан Броучек, и лицо его просветлело. – А я уже чего только не передумал.., Он даже мысленно не хотел докончить ужасную картину, представившуюся его взору! слово "кокошь" связалось в его воображении с корою дерева и наростами на нем – то было бы еще ужаснее, чем пища на Луне.
– Ну да, можно сказать "кур" либо "курица", – подтвердил Домшик. – Но не бойся, старой, жилистой курицы нам не подадут – мы будем есть цыплят. И хотя в старинных виршах голодранец-школяр выхваляется перед подконюшим: Что до ежи, живем привольно; куров предовольно, – знаю, что не могу похваляться перед гостем такой простецкой пищей, как курятина.
– Курятина у вас простецкая пища? Впервые слышу! Для меня цыпленок отменное блюдо!
– В нынешнее бурное время, да еще при осаде, мы не можем быть разборчивы в еде. Дороговизна у нас ужасная. Прежде цыпленок был за полгроша.
– За полгроша! – опять ужаснулся пан Броучек.– Приятель, оставь дурные шутки!
– Тебе и полгроща кажется много, да? В иных странах цыплята, наверное, еще дешевле. А у нас сейчас цыпленок на рынке стоит целый грош! Я, правда, держу своих кур. Но чего-нибудь получше часто и на рынке не раздобудешь. В наши дни старая пословица "тин везде господин" безнадежно устарела. Хорошо, что ты любишь цыплят. Мне совестно сказать, что вторым блюдом у нас лососина.
– Лососина! – воскликнул обрадованный гость.Лососина! Но это же княжеская трапеза!
– Ты еще и смеешься надо мной, – укорил его хозяин.
– Я над тобой смеюсь? Не скажешь ли ты еще, что и лососина простецкая пища? Я сам ел лососину всего один раз в жизни, да и то на дурацком банкете, где из-за сплошных заздравных тостов и поесть толком не успеешь.
– Можно ли верить! – воскликнул в изумлении хозяин.– У нас лососей так много, что даже слуги требуют, чтобы им лососину давали на обед не чаще двух раз в неделю.
– Боже ты мой, но вы поистине живете в той сказочной стране, где жареные голуби сами влетают в рот, а в реках вместо воды течет вино, радостно удивлялся гость, чувствуя, что у него уже текут слюнки.
– Ты кстати мне напомнил. Что будешь пить? У меня есть хороший мед.
– Мед! – вырвалось у пана Броучека, и лицо его приняло брезгливое выражение.
– Домашний мед. Я думаю, тебе понравится.
Гость отрицательно замахал руками, а потом сложил их в трогательном умоляющем жесте: – Ради бога, прошу тебя, дружище, никогда не произноси при мне этого слова! Читал я об этом вашем… мне дурно от одного его названия. Отравил ты мне всю лососину. Честно, я бы лучше… воду стал пить!
– Если ты не пьешь мед, я пошлю за другим напитком. Утром ты говорил, что брага тебе милее винатак я пошлю за пивом…
Пан Броучек рванулся всем телом, глаза его засверкали, руки схватили руки Домшика, а губы проговорили сами собой: – Так, значит, оно у вас есть?!
– Пиво? Самозря! Есть и пражское, и свидницкое, светлое, старое…