Путешествия с Геродотом

Пришлось познать его Панионию, теперь дошла очередь и до Ксеркса. В случае Царя Царей все не так просто: ведь, кроме того, что он человек, он еще — символ народа и империи. Узнав о потере флота под Саламином, персы в Сусах не стали раздирать на себе одежды, они обеспокоены только судьбой царя: как бы с ним не сталось чего плохого. Вот почему, когда он возвращается в Персию, его въезд обставлен с торжественной пышностью, народ ликует и вздыхает с облегчением; что там тысячи павших и утонувших, что там разбитые корабли, когда самое главное — царь — жив и снова снами!

Ксеркс уходит из Греции, но оставляет в ней часть своей армии. Командующим назначает Мардония — зятя Дария и своего двоюродного брата.

Мардоний начинает осторожно. Не торопясь, спокойно проводит он зиму в Фессалии. Потом отправляет гонца к разным оракулам, чтобы узнать свое будущее. Руководствуясь предсказаниями, он посылает в Афины находящегося в родстве с персами Александра из Македонии[31]. Так он рассчитывал скорее всего привлечь на свою сторону афинян, которые, как он слышал, были многочисленным и храбрым народом и к тому же являлись главными виновниками морского поражения персов. Если бы афиняне вступили с ним в союз, то он смог бы легко, как твердо надеялся, достичь господства на море, что, конечно, и случилось бы. А так как на суше Мардоний чувствовал себя гораздо сильнее греков, то рассчитывал на полную победу над ними.

Александр прибывает в Афины и там старается убедить местных жителей не вести войну с персами и попытаться договориться с их царем: в противном случае они погибнут, ибо мощь царя сверхчеловеческая, а рука его очень длинная.

На что афиняне дали ему такой ответ: Нам и самим известно, что боевая сила царя во много раз превосходит нашу. Поэтому нас вовсе не приходится упрекать в неведении. Тем не менее, стремясь к свободе, мы будем ее защищать, пока это в наших силах<…> А теперь сообщи Мардонию ответ афинян: пока солнце будет ходить своим прежним путем, мы никогда не примиримся с Ксерксом. Мы выступили против него, полагаясь на помощь богов и героев, святилища и кумиры которых царь предал пламени…

А спартанцам, прибывшим в Афины из опасения, что афиняне войдут в соглашение с персами, сказали: Ваши опасения понятны, но знайте, что нет на свете столько золота, нет земли, столь прекрасной и плодоносной, чтобы мы ради этих благ захотели перейти на сторону персов и предать Грецию в рабство<…> и вот что еще знайте: пока жив еще хоть один афинянин, не будет у нас мира с Ксерксом…

После этих слов Александр и спартанцы покинули Афины.

Исчез временной барьер

Это уже не Аддис-Абеба, это Дар-эс-Салам — город над заливом, который представлял собой столь идеальное полукружие, что мог быть одним из сотен ласковых греческих заливов, перенесенных сюда, на восточное побережье Африки. Море здесь всегда спокойно, мелкие медленные волны с тихим ритмичным плеском бесследно уходят в теплый прибрежный песок.

В этом городе, насчитывающем не более двухсот тысяч жителей, сошлось и перемешалось полмира. Само название Дар-эс-Салам, что по-арабски значит «Мирный Дом», указывает на его связи с Ближним Востоком (впрочем, связи позорные, ибо отсюда арабы вывозили африканских рабов). Но центр города занимали главным образом индийцы и пакистанцы, представлявшие все языковые и конфессиональные варианты цивилизации своего субконтинента: здесь были и сикхи, и мусульмане, приверженцы Ага Хана, и католики из Гоа. Отдельные общности образовывали выходцы с островов Индийского океана — Сейшельских и Коморских, Мадагаскара и Маврикия; из смешения и союзов самых разных народов Юга возникла симпатичная раса. Позже сюда стали тысячами приезжать на житье китайцы, строители железной дороги Танзания — Замбия.