Путешествия в Мустанг и Бутан

Когда пейзаж совсем оголился и остались одни зубчатые вершины, я понял, что веселье было призвано играть куда более серьезную роль. Оно отгоняло страх, против которого нет лучшего лекарства, чем смех. Мы углублялись во враждебный мир, таинственный лес пугал больше, чем пустынные просторы Тибета.

У Рутолы плохая репутация. Для меня перевал был сопряжен с трудностями подъема, но для моих спутников это место было чертогом демонов — не менее реальных, чем каменистая дорога, по которой мы шагали. Здесь, в расселинах перевала, гнездились лу — демоны скал, деревьев и воды. Ни кочевникам, ни кому-либо из отшельников не удалось обжить эту гору. От нее исходила скрытая угроза, сопротивляться которой можно было только одним — веселым смехом; так демоны поймут, что никто из нас их не боится.

Мои спутники знали, что смерть не раз заставала здесь предшественников. Носильщики оставляли позади не только родную деревню, привычный край — они покидали пределы своего мира. Когда, случалось, смех и песни смолкали, повисала мучительная тишина, невидимые враги настораживались, прислушиваясь к нашим шагам…

К полудню лес сгустился, поглотив нас пахучим сумраком. Треск сухой ветки под ногой рождал орудийное эхо. Мы, не сговариваясь, перешли на шепот, словно боясь потревожить истинных хозяев здешнего царства.

Лошади и те боязливо прижимали уши, хотя им попросту было невмоготу карабкаться по склону. Я соскочил наземь и стал тянуть своего Россинанта за повод, понукая его, насколько хватало дыхания. Никто не отстал. Каждые пять минут мы собирались в кучу, глядя друг на друга. Очень не хотелось остаться одному за слепым поворотом.

Здесь не было чортенов, благословляющих дорогу, никто не напоминал последующим путешественникам о вере. Даже бутанские монахи, облюбовавшие самые изолированные и недоступные уголки, отказались жить на этих склонах, девять месяцев в году покрытых снегами.

Было еще довольно рано, когда мы вышли на прогалину, где из снега робко выглядывала трава. Горизонт со всех сторон закрыли деревья. Темно-зеленая стена выглядела настолько плотной, что было даже странно, как нам удалось просочиться сквозь нее.

Выше 5 тысяч метров возносились только острые пики. Решили готовить ночлег.

Носильщики поставили мою палатку против своей, собрали валежник для костра — не столько для того, чтобы приготовить ужин (он же завтрак и обед), сколько чтобы отпугнуть медведей; те представляли не меньшую опасность, чем ночные призраки.

Мужчины воткнули у входа в мою палатку две елочки — для уюта.

Неожиданно работу прервал треск ветвей. Все вскочили. Из кустарника вышли два огромных диких яка. Громадные звери были раза в два больше домашних — настоящие бизоны. Густая свалявшаяся шерсть покрывала их целиком, от ноздрей до копыт. Толстенные рога выглядели впечатляюще. Звери выживают здесь, только если сумеют противостоять волкам — так что судите сами… Дикие яки — наиболее почитаемые обитатели тибетских нагорий и лесов Северного Бутана. Только они сохранились здесь, другой скот, по словам носильщиков, погибает, поедая отравленные листья особой разновидности рододендронов.

Я хорошо знал яков по предыдущим путешествиям, знал, что внушительные размеры не мешают им легко прыгать по камням и стремительно нападать; их можно сравнить с оленями, но олени не весят больше тонны!

При виде нас яки стали шумно втягивать ноздрями воздух. Мы сгрудились у костра и ждали, что будет дальше.

Дальше ничего не было. Звери постояли, инспектируя нашу группу, и удалились в свой лес, ломая ветви с треском бульдозера. Мы привязали пони и уселись потеснее вокруг костра, пытаясь отогнать спускавшийся с гор холод.

Женщины нашей команды начали готовить катышки из гречневой муки с водой, которые они приминали затем до формы лепешек и пекли на углях. Это была их единственная пища. Гречка не слывет лакомым блюдом в Тибете и Бутане: считается, что от нее бывают рези в желудке. Но муки голода куда тяжелее резей от гречки.

Покончив с трапезой, мы собрались в палатке носильщиков. Простая холстина, натянутая на деревянных палках и открытая с двух сторон, представляла иллюзорную защиту от холода; к тому же холст не доходил до земли, и мы заткнули дырки вьюками.

Девушка запела тягучим голосом. Лица ее не было видно: тьма окутала нас пеленой так, что соседа можно было только чувствовать, но не рассмотреть. Куплет за куплетом баллада разворачивалась в тиши. Это была простая и грустная история, от которой становилось теплее на сердце. Песня смолкла, и тут же надтреснутым голосом затянул что-то свое холостяк.

В тот вечер я с особой отчетливостью понял, сколь хрупки человеческие создания перед безбрежной пустотой мира. Мы могли помочь себе только пением, слабой жалобой, обращенной к мирозданию.