Путешествия в Мустанг и Бутан

Я был воспитан на мечтах, как другие — на бульоне. В результате самые экзотические формы действительности не вызывали у меня ни малейшего восторга: все это я уже успел «просмотреть» в мечтах. Короче, когда в 20 лет я изнемог в мире грез и смог начать наконец собственную жизнь, я потерял способность удивляться.

Я и в Бутан стремился затем, чтобы увидеть наяву страну, давным-давно запечатленную в мечтах.

Некоторые смотрят на путешествия как на бегство от жизни. Для меня они — реальное воплощение вымышленного мира, нарисованного ребячьим воображением; погружение в чудеса, в которые, повзрослев, мы перестаем верить. Сказочные замки заменяются заводами или рабочими столами (что по сути одно и то же), а прекрасные принцессы теряют пряничный флер. Мы сознательно разрушаем свою мечту. Но вот сейчас, во второй половине XX века, здесь, в Бутане, я оказался среди королей, лучников и крепостей, не созданных фантазией, а живущих реальной жизнью в одном времени с нами.

Мулы плелись совсем понуро. Словно псы в жару, они вываливали языки, с трудом вытягивая копыта из жирной жижи. Тенсинг и Вангду все чаще требовали остановки. Вангду хотел устроить привал прямо на тропе, в джунглях. Но я знал, что впереди где-то есть деревня, и поэтому торопил спутников.

— Долго еще идти? — спросил я Вангду. Тот безнадежно махнул рукой:

— Очень далеко и все время в гору.

Ужасно не хотелось ночевать в тропической долине, кишащей москитами.

— Попробуем дойти!

Я переложил на своего мула несколько тюков, сняв их с его несчастных товарищей по походу, и двинулся впереди каравана.

Довольно скоро тропа отклонилась от берега реки и пошла вверх. Лианы стали потоньше — обычно такие растут в более умеренном климате. Еще выше джунгли исчезли, уступив место соснам. И вот мы вынырнули на альпийский луг. Появилось поле, а за ним белая масса монастыря в окружении деревьев и розовых цветов гречихи. Чуть ниже виднелись несколько домиков, уже затененных начинавшимися сумерками.

Это место называется Миндже, и оно лежит у подножия перевала Пелела…

Гречишное поле дышало свежестью, когда на заре мы покидали дом. Сразу за полем начался густой темный лес. Тропа вначале ползла зигзагами, а потом круто пошла по вырубленному в скале карнизу, поросшему мхом; вода хлюпала под ногами. Сверху спускались замшелые лианы и цепкие воздушные корни деревьев.

Вираж за виражом мы поднимались в мир, где висевшие в воздухе холодные капельки конденсировались, покрывая деревья и камни волглой, словно морские водоросли, зеленью.

Мы оказались в краю вечного тумана. Летом и зимой горы тонут в облачности; деревья растут беззвучно, и даже бег потока приглушает ватное одеяло тумана. Единственные обитатели этого странного уголка — черные гималайские медведи.

Дорога забирала все круче. Под каким углом? Какая высота уже — тысяча или две? Мулы, вытянув шеи, упрямо карабкались вверх, отталкиваясь от каменистой почвы задними ногами.

Сил больше не осталось, и я решил в конце концов сесть верхом. Но из этого ничего не вышло: мул, как и я, хватал воздух ртом и останавливался через десять шагов. Он набирал силы для следующего рывка и вновь останавливался, шатаясь.

На каждом вираже я задирал голову в смутной надежде угадать близкую вершину. Но горы как чайник: тот ни за что не закипает, если сидеть и сверлить его взором. Вершина должна «вызреть»…

Я заметил, что дышится с трудом. Значит, близка отметка «3 тысячи метров». Но каменистая тропа упрямо лезла все выше и выше, виляя между стволами деревьев, чьи верхушки смазывал туман.

К концу четвертого часа мучительного подъема я уловил давно ожидаемые признаки близости вершины: клочки ваты на ветвях кустарников и молитвенные флаги признательных восходителей, поставленные во славу «коней ветра» — воинственных божеств, живущих на горных пиках.

На перевале стояла каменная пирамида, насыпанная поколениями пилигримов, воинов, торговцев и одиноких путников. Это был единственный путь, соединяющий Центральный и Западный Бутан.

Я тоже добавил в пирамиду свой камень и рухнул в изнеможении у подножия, поджидая Тенсинга и Вангду с мулами.

Вот и они. Тенсинг улыбается во весь рот. Вангду жалуется на возраст — с каждым разом перевал дается все тяжелее…

Когда мы втроем встали на гребне Черных гор, туман, словно по мановению волшебства, поднялся, и мы могли полюбоваться местами, оставшимися за спиной. Для меня — навсегда. Насколько хватало глаз, в небо врезались острые пики, покрытые темным лесом. Бутан — это целый континент, поднятый по вертикали, где люди вынуждены искать убежища в узких щелях долин. Невероятный, трудновообразимый край!

На юго-восток спускались альпийские луга. Я с удивлением увидел, что они засеяны не травой, а крохотными — 15 сантиметров, не больше — ростками бамбука. Твердые столбики сливались в сплошной ковер.