Путешествия в Мустанг и Бутан

И тут погас фонарь. В темноте я услышал чей-то смех. Вся суматоха и так была отвратительна, но она к тому же происходила на глазах у четырех зрителей. Пока мы героически сражались с инструкцией и колышками, Вангду и трое попутчиков сидели в уютной сухой тибетской палатке, которую они растянула за полминуты.

— Лучше вам ее выбросить, — комментировал Вангду.

Я отступил немного, чтобы окинуть взором «самую передовую модель». Бесформенный мешок с какими-то вздутиями и провалами, весь вымокший, а рядом темная фигура Тенсинга на четвереньках: одна защелка успела ускакать в кусты…

С горечью залезаю под парусину и тут вяжу, что все сделано шиворот-навыворот; дивное итальянское изделие грозит вот-вот рухнуть, и в довершение — вопреки клятвенным гарантиям фирмы — внутренняя часть уже превратилась в маленький бассейн! Перевод с итальянского на тибетский, как видно, оказался неточным…

Я втащил внутрь свои рюкзаки, позвал Тенсинга и внимательно прочитал еще раз инструкцию. Первая фраза прозвучала под аккомпанемент дождя, барабанившего прямо по голове: «Поздравляем вас с тем, что вы выбрали нашу палатку «принцесса»…»

Кончалась бумага совсем уже издевательски: «А теперь желаем вам счастливого путешествия!»

В Европе мне не приходилось иметь дела с палатками, я даже не состоял в бойскаутах. Два моих предыдущих похода в Гималаях сейчас казались верхом роскоши: у меня были носильщики, повар с помощником, а однажды даже посыльный!

Настроение не стало лучше, когда после часа бесплодных попыток разжечь под дождем огонь Тенсинг уведомил меня, что сегодня мы останемся без риса. Последний раз я ел в пять часов утра, целый день мы шли без остановки. Вообще с тех пор, как в Вангдупотранге мне перепала пара яиц, я не ел ничего, кроме риса, посыпанного горчичным порошком фирмы «Колман»; исключение составили несколько размокших лепешек из маниоковой муки…

Я буквально падал от усталости, не было сил даже злиться на судьбу. Под ложечкой сосало от голода. Было уже десять вечера, когда Тенсинг, одолжив у Вангду немного огня, подал мне рис, политый смесью пальмового масла и карри.

— Завтра будем пить чай, — сказал повар, чтобы как-то ободрить меня.

— А почему не сегодня? — спросил я, давясь рисом.

— Сегодня очень тяжело.

И вправду, он устал не меньше моего. Ведь я какое-то время даже трясся на муле. Ничего не поделаешь, Гималаи легко не даются.

Я вдруг вспомнил, что экипажи каравелл Христофора Колумба ели в темноте, чтобы не видеть в тарелках личинок мясных мух. Возможно, мне пригодится их опыт… Тогда я не знал, что подлинные трудности еще впереди и перевал Пелела будет вспоминаться как райское место.

Мы сидели с Тенсингом, прижавшись друг к дружке и лязгая зубами от холода. Я опять забыл взять чайник! Перед каждой экспедицией я клялся себе, что возьму этот ценнейший прибор, но всякий раз с удивлением обнаруживал, что его нет среди уложенных мною вещей.

Десять лет — достаточный срок для того, чтобы подготовиться к бутанской экспедиции, но я оказался на мели. Не взято ничего из того, что так помогает переносить тяготы пути, — ни сухофруктов, ни фляжки с коньяком, ни других продуктов. А ведь фабриканты охотно расфасовывают и выдают — бесплатно! — изделия, заранее облизываясь при мысли, что их кекс с изюмом будут есть у истоков Амазонки или сосать их леденцы в джунглях Новой Гвинеи. Невиданная реклама!

Но не лежит у меня сердце к подобным сборам. Даже мои прошлые экспедиции оснащались не традиционным способом; они выглядели смехотворно в сравнении с 900 носильщиками американской экспедиции на Эверест $ 600 шерпами англичан. Что-то всегда удерживало меня от излишеств снаряжения; было предчувствие, что каждая вещь и каждая банка консервов помешают достичь подлинной цели походов — узнать жизнь «туземцев» (не люблю этого слова, но употреблю его для наглядности).

Однако в этот вечер, вымокший, дрожащий от холода, голодный, я с тоской смотрел, как в нескольких метрах «туземцы» сидели у огня, с аппетитом поедая сыр, цзампу и гречневые блины внушительных размеров. Голод — прекрасное подспорье для воображения, и я стал развлекаться, придумывая себе фантастические меню: омары, фаршированные икрой и обложенные осетриной горячего копчения.

«Нет, нет, — перебил внутренний голос, — лучше бифштекс толщиной четыре сантиметра. А почему только четыре? Незачем жадничать. Пять, шесть… еще толще? Хватит, а то трудно будет резать». Я даже услышал легонький шум, с которым ложка отрывает золотистую корочку суфле.

— Япо шита, япо (очень вкусно, очень), — пробормотал Тенсинг.

— О чем ты? — встрепенулся я.

Ага, рот у него набит мясными шнурками.

— Дай мне немного, — заклянчил я.

Подавив в себе гордость, делаю глубокий вдох и засовываю в рот два шнурка… Ничего, даже жуется. «Интересно, что это за мясо — як или говядина?» Вопрос остается без ответа, потому что мозг мой уже погружается в сон…

Поднялись очень рано; я хотел попасть в Тонгсу еще до ночи, хотя Вангду и остальные дружно пророчили, что так не получится.