Путешествия в Святую Землю. Записки русских паломников и путешественников XII-XX вв.

Хлопот с ними было столько, что консул написал в Россию, прося установить какие-либо правила относительно выдачи паспортов богомольцам простого звания и назначить определенный термин пребыванию их в Иерусалиме. На основании этого, губернаторам было предписано выдавать паспорты на путешествие ко Святым Местам только тем лицам низших сословий, кто представит доказательство, что имеет не менее полутораста рублей серебром. Срок же пребывания их в Святом граде ограничили «двумя неделями». Это восстановило некоторый порядок. Никто не мог произвольно заживаться в Иерусалиме, благо есть даровое помещение и чья-то о тебе забота! Позволено было остаться только двум солдатам, с давних пор варивших для православных квасок. В этом чувствовалась потребность простому русскому человеку. Уж было сказано, что простой русский человек, прибывая в Палестину, приносит с русскими сухарями и русские понятия. Смотря на небо, не дающее несколько месяцев сряду дождя, он приписывает это ни чему иному, как гневу Божию: «Вот прогневался Господь, и дождя не дает!» Взглянув на народ, идущий в Вифлеем, под Рождество, непременно заметит: «Миру-то, миру-то что валит!» И сам присоединяется к этому миру. Прислушайтесь к его речам в лавке вифлеемскаго резчика печатей, либо жида, делающего жестянки для иорданской воды, которую заносит поклонник в глубь России и лечит ею все недуги; не то к объяснениям с вифлеемскою бабой, торгующею четками, крестиками и образками, — на желтых плитах, пред храмом Гроба Господня; он везде один и тот же, простой русский человек, режет по-русски, как бы в Москве, в Ножовой линии, и его понимают. Ему вообще хорошо в Иерусалиме, да вот только бы дождичку, да кваску! Дождь не слушается, нейдет по-русски; а насчет кваску Господь услышал молитву православных, послал сказанных двух солдатиков, которые, поладив очень легко с турецкою полицией (здесь, как и в Яффе, совсем не видной на улицах и базарах), устроились под аркой древних ворот, на бойком месте, поставили две большия кади, приладили скамеечку, чтобы на ней спать, завели желтую собачонку и варят что-то кисленькое, из апельсинов и лимонов, по копейке кружка. Во всякое время дня и ночи увидите их там, за версту узнавая, что это за нация. Вечно в одних и тех же нагольных тулупах, они бормочут меж собой о России, о том, о сем. Когда Иерусалим засыпает, что происходит довольно рано, и уже никого на улице не видно, кроме желтых собак, тишина неимоверная, — под аркой, где квасок, ведутся иной раз далеко за полночь, русские разговоры, и собачонка проворчит на вас, если вы пройдете мимо.

Мы вставили этот эпизод, чтобы показать, сколько хлопот консулу с поклонниками. Тут же подоспели заботы о стройке гостеприимной обители; приобретение участка земли в городе, возня по этому поводу с турецким правительством и происками греков. Наконец, исправление купола; приехал французский архитектор, турецкий чиновник. Это поглотило окончательно все время консулов. Они поминутно совещались между собой. Каждому хотелось, разумеется, подставить ногу всем другим. Католики защищали интересы католиков, мы — свои, православных. Армяне работали, под шумок, капиталами. Турки старались держать себя нейтрально. Однако, история кончилась тем же, чем кончались все предыдущие истории того же рода: французский архитектор опять уехал на берега Сены, — турецкий чиновник вернулся в Константинополь. С нашим архитектором было бы то же — если б его не задерживало возведение русских гостеприимных домов за Иерусалимом. В таком положении дела оставались до настоящего времени. Теперь, как слышно, вновь съехались в Иерусалим архитекторы. Что они делали или уже сделали — мы не знаем.