Путешествия во времени. История

Все, что мы переживаем, каждая мысль, впечатление, намерение — часть какого-то мгновения. Мир преподносится нам как последовательность мгновений. От нас здесь ничего не зависит, выбора у нас нет. Мы не можем выбирать мгновение, в котором сейчас обитаем, не можем решать, двигаться ли нам вперед или назад во времени. Не можем захотеть и прыгнуть вперед, не можем выбрать для себя удобную скорость течения мгновений. В этом смысле время совершенно не похоже на пространство. Можно было бы возразить, сказав, что все события происходят тоже в определенном месте. Но у нас есть выбор, мы можем сами решать, куда нам двигаться в пространстве. И это не пустяковое отличие: оно формирует все наши переживания.

Детерминисты, разумеется, верят, что выбор — всего лишь иллюзия. Смолин готов был считать настойчивость и неотменимость иллюзии еще одним свидетельством, от которого нельзя легко отмахнуться и которое требует объяснения.

Для Смолина ключевым в спасении времени оказывается переосмысление самой идеи пространства. Откуда оно берется? В пустой Вселенной, где нет вещества, существовало бы пространство? Он утверждает, что время — это фундаментальное свойство природы, а вот пространство — свойство эмерджентное, второстепенное, возникшее позже. Иными словами, это такая же абстракция, как температура: очевидное измеримое свойство, а на самом деле — всего лишь следствие чего-то более глубокого и невидимого. В случае температуры основа — микроскопическое движение совокупности молекул. То, что мы ощущаем как температуру, на самом деле представляет собой среднюю энергию этих движущихся молекул. Так и с пространством: «Пространство на квантово-механическом уровне вовсе не фундаментально, а эмерджентно и связано с явлениями более глубокого порядка». (Аналогично он убежден, что сама квантовая механика со всеми ее загадками и парадоксами — «котами, которые одновременно и живы, и мертвы, и огромным количеством одновременно существующих Вселенных» — обернется когда-нибудь приближенным вариантом более глубокой теории, например теории струн.)

Для пространства более глубокой реальностью является сеть взаимоотношений между всеми сущностями, которые его наполняют. Вещи соотносятся с другими вещами; они связаны, и именно их взаимоотношения определяют пространство, а не наоборот. Это не новая точка зрения. Она восходит по крайней мере к великому сопернику Ньютона — Лейбницу, который отказался принять взгляд на время и пространство как на контейнеры, в которых все и располагается, как абсолютный фон Вселенной. Он предпочитал видеть в них отношения между объектами: «пространство есть не что иное, как порядок или отношение; и он вообще ничто без тел, лишь возможность для их размещения». Пустое пространство — вовсе не пространство, сказал бы Лейбниц, да и времени в пустой Вселенной не было бы, поскольку время есть мера изменений. «Я считаю пространство чем-то всего лишь относительным, как и время, — писал Лейбниц. — Мгновения, рассматриваемые без вещей, суть вообще ничто». После триумфальной победы Ньютоновой программы точка зрения Лейбница почти совсем пропала.

Чтобы оценить сетецентрический, относительный взгляд на пространство, нам не нужно далеко идти: достаточно взглянуть на связанный с ним цифровой мир. Про интернет, как про телеграф столетием раньше, говорят, что он «уничтожает» пространство. Он добивается этого, делая соседями самые отдаленные узлы сети, выходящей за пределы физического измерения. Вместо шести степеней отчуждения мы имеем миллиарды степеней связности. Смолин формулирует это так:

Мы живем в мире, где техника преодолела ограничения, неизбежно присущие жизни в пространстве с малым числом измерений… С точки зрения сотового телефона мы живем в пространстве двух с половиной миллиардов измерений, в котором чуть ли не все остальные люди — наши ближайшие соседи. Интернет, разумеется, сделал то же самое. Разделяющее нас пространство аннулировано сетью связей.